В Саках, на пляже, ей вдруг стало плохо. Я испугался, хотел звать скорую помощь. Но женщина рядом меня успокоила, сказав, что просто ваша подруга беременна, и это лёгкий обморок. Так оно и было. В эту ночь мы обсудили вопрос о будущем ребёнке. Узнав, что я хочу его, Юля произнесла:
– Хорошо, я рожу, но воспитывать будешь ты.
Я согласился и воспитывал дочку, как мог. Юля же конечно, тоже воспитывала по-своему, но всё через папу: папа сказал, папа узнает, папа не разрешает, – хотя на самом деле папа всё позволял и никогда дочку не ругал.
Между командировками получил я в Ялте квартиру, но меня пригласили работать в Москву, и мы обменяли ялтинскую квартиру на столичную. Дочка окончила институт иностранных языков, стала переводчиком, вышла замуж. Юля ушла на пенсию, и теперь вообще всё внимание уделяла только мне.
Поселились мы на Нагатинской набережной возле самой Москвы-реки. Каждое утро Юля выходила на пробежку по набережной. Следила за своим здоровьем. А когда мы жили в Ялте и ходили на море, то она всегда любила заплывать далеко за буйки и волн больших не боялась. Такая смелая была. Да и с парашютом когда-то прыгала. Вот и в Москве стремилась сохранять форму. У неё даже друзья по бегу на набережной появились.
Купили под Москвой дачу, и Юля всё лето пропадала на грядках, ухаживая за помидорами, огурцами, кабачками, капустой, морковкой и всякой зеленью. А зимой мы любили ходить на лыжах. Мы – крымчане, и мастерами катания были небольшими. Бывало, Юля упадёт на пушистый снег и лежит, хохочет в ожидании, когда я подъеду и помогу подняться.
Рассказчик остановился и глубоко вздохнул. Казалось, он не видел ни меня, ни больничной палаты. Глаза его светились радостью. Он весь был в счастливых воспоминаниях. И вдруг, словно тень опустилась на его лицо. Оно опять погрустнело, и рассказ продолжился теперь с большими перерывами, во время которых мужчина вздыхал, как бы набирая воздух для следующего предложения.
Горе горькое
Но, то ли возраст дал о себе знать, то ли другие причины возникли, а только начало у моей Юлиньки сдавать сердце. Пришлось ходить по врачам. И однажды зимой прямо из поликлиники, её отправили в больницу: слишком высокое давление было, да и другие показатели подкачали. Дней десять она там подлечилась, и её выписали. Тут уже после возвращения домой она по набережной не бегала, но стала прогуливаться по утрам. Прочитала она где-то про скандинавскую ходьбу, что поддерживает силы. Срезали ей две палки в лесочке, и начала она с ними вышагивать километровки. Страх потерять силы превышал всякие недомогания. Поднималась она всегда раньше меня. Я-то сова по природе, работаю до поздней ночи, а она жаворонок, вставала чуть свет и шла с палками, но всегда стремилась успеть придти домой до моего пробуждения, чтобы приготовить завтрак.
Интересная деталь. Юля любила носить мои вещи. То рубашку мою наденет, то в мои сапоги влезает, то джинсы мои старые донашивает. Своих вещей у неё хватало, однако к моей одежде у неё было пристрастие, словно она чувствовала в ней мою близость.
В собесе дали нам с нею путёвку в подмосковный санаторий на берегу Истры. Там мы регулярно занимались лечебной гимнастикой и плавали в бассейне. Тут уж по числу кругов, которые она делала в воде из конца в конец бассейна, её никто не мог опередить. Плавала она, не торопясь, но долго. Она ж у меня была худенькая и спортивная.
Но судьбе было угодно повернуть всё по-своему, а не так, как Юля хотела. Однажды весной, когда она больше всего опасалась обострений, ночью в нашей квартире с потолка полилась вода. Это соседка этажом выше уехала на дачу, а мужа оставила дома пьянствовать. Что он там делал, не знаю, но он крепко спал, когда по всему полу разливалась вода, а у нас в квартире пошёл настоящий дождь. Мы с дочкой бросились убирать воду, и надо же было так случиться, что именно в это время Юля почувствовала себя плохо, давление подскочило. Я вызвал скорую помощь. Прибыл врач быстро, так что ему и медсестре пришлось ещё шагать по воде.
Состояние Юли им не понравилось, и взяли её в больницу на Таганке. Оттуда через несколько дней мы по знакомству перевели её в кардиологическое отделение научно-исследовательского центра профилактической медицины, где её могли хорошо обследовать. Опять брали анализы, всё проверяли, и выяснилось, что подкачали сосуды и нужно делать операцию, но не здесь, а в другом месте – в кардиологическом институте имени Бакулева. Тоже известный в стране научный центр.
Дали мне телефон хирурга, мы с ним встретились в его кабинете. Поразил меня в нашу первую встречу прямо поставленный вопрос: «Каковы ваши финансовые возможности?» Тогда я не придал этому факту большого значения, сказав, что живём мы на обычную пенсию, да платят мне за преподавание, а книги свои я, как большинство писателей в наше время, издаю за свой счёт.
Хирург оказался арабом по национальности. Кстати, в этом институте, как я узнал позже, работает много иностранцев из бывших советских республик и стран востока. Видимо, нашим российским хирургам меньше доверяют или им труднее пробиться в этот институт.
Ну, в общем, араб с отчеством Ахмедович усмехнулся моим возможностям и сказал, что придётся заплатить за некоторые анализы, которые в их поликлинике платные, и потом после операции нужно заплатить сиделке за ночное дежурство у больной. Я сказал что, естественно, всё будет оплачено. Что касается самой операции, то нам, как жителям Москвы, её делали по квоте департамента здравоохранения бесплатно.
Пролежала Юля весь май. Сделали операцию по шунтированию сердца. Может, это как-то иначе называется, не само сердце шунтировали, а какие-то сосуды и аорту, но не в этом дело. Выполнял операцию грузин. Я потом почти целые дни проводил в больнице, прогуливая Юлю по коридорам, и тогда познакомился со всеми врачами и обслуживающим персоналом, всем раздаривал свои книги. Грузинский хирург мне очень понравился – серьёзный такой, собранный, выглядит надёжным специалистом, которому хочется доверять. И действительно, свою работу он исполнил отлично, как потом выяснилось.
Всё было хорошо. Каждый вечер мы прогуливались с Юлей по нашей набережной. Первые дни ходили от скамейки к скамейке, так как ноги её быстро уставали. Но постепенно мы проходили расстояние всё большее и большее.
По привычке, которая сложилась чуть ли не с самой первой встречи, Юля шла с левой стороны от меня, крепко держа меня под руку. Иной раз у меня рука млела от её захвата, и я шевелил ею, чтобы прошли мурашки. Но так мы казались ближе друг к другу, и Юля была всегда со стороны моего сердца.
Мы доходили, не торопясь, до остановки «Причал Кленовый бульвар», и там жена моя, хотя я никогда не называл её женой – она всегда была моей любовью – садилась на скамейку, если там никого не было, клала ноги на скамью так, чтобы обувь выступала за край, и отдыхала. Если на остановке были люди, ожидавшие автобус, Юля сердилась, и мы проходили мимо, останавливаясь неподалёку, пока не приходил автобус и не забирал пассажиров. Тогда она занимала привычное место, позволяя ногам расслабиться.
Купили стимулятор крови для ног. Включали каждый вечер после прогулки. Это тоже помогало.
То, что через несколько месяцев предстоял второй этап операции по шунтированию сонной артерии, нас не очень пугало. Специалистам мы верили. Раз надо, так надо. И в октябре Юля снова оказалась в этом же институте, только теперь в отделении сосудистой хирургии, где командовал Ахмедович. Кажется, за день до операции мы с ним встретились. Он назвал мне тогда какой-то процент неудачных операций, которые могут завершиться даже летальным исходом. Мне думалось, что это не может иметь к нам отношение. Вспомнил я его слова во время операции, когда дежурил в больничном коридоре. Войдя в кабинет, когда туда вернулся после операции Ахмедович, я не услышал от него ободряющих слов «Всё прошло нормально». Не глядя мне в глаза, он буркнул:
– Ещё ничего не известно. Она в реанимации. Посмотрим, как пройдёт ночь.
Это было неутешительно. На следующий день я передал в реанимацию Юле записку и фрукты. Врач сказала, что состояние стабильное и скоро Юлю переведут в палату. Казалось бы, операция прошла успешно. То, что в голове Юля ощущала тяжесть, нам объяснили остаточным явлением наркоза. Но это состояние почему-то не проходило целых два года. Следовало придти на контрольную проверку в институт через три месяца, но врачи об этом ничего не сказали, а запись в выписном эпикризе мы не поняли, думая, что всё там написано для лечащего врача в поликлинике.
Сам Ахмедович не пожелал со мной встретиться после операции, Когда я заглядывал в его кабинет, он говорил, что занят, а потом сбегал, поэтому коньяк, конфеты и книги, которые я принёс в качестве благодарности, пришлось оставить в ординаторской и попросить передать шефу.
В поликлинике по месту нашего жительства, хоть и взяли копию выписного эпикриза, но тоже ничего не сказали о том, что надо снова обратиться к врачам больницы для контрольной проверки. Юля жаловалась на тяжесть в голове, на то, что ослабла память. А я, пытаясь её успокоить, говорил, что любой человек забывает порой, что сказал и зачем пришёл. Врачи выписывали то одно лекарство, то другое.
