Она пошевелилась, достала откуда-то из-под покрывала свернутую юбку с воткнутой в нее иглой с ниткой и принялась шить.
Игнорирует, подумал Сергей. Черт побери, какие все несчастные, но гордые! Плюнуть нельзя, чтобы не попасть в несчастного гордеца! Двумя словами перемолвиться ей жалко… Жила бы себе на парниках, спала на земле или цементном полу в столовой… А то, глядишь, наши тетки собрались бы и отметелили ее, чтобы не пыталась уводить чужих детей…
Он отлично понимал, что женщины колонии никогда не пойдут на это, но был зол на Дину: почему она относится к нему, как к врагу?!
Наверное, он не удержался бы и все-таки сказал Дине что-то подобное, но тут явился Макс.
— Привет. Пацан гуляет?
Сергей кивнул и предложил чаю.
— Только что пил с Хирургом… Надо поговорить. Можешь ее куда-нибудь спровадить? — он кивнул в сторону Дины.
Та, не говоря ни слова, отложила шитье, поднялась и вышла из бокса, склонив голову и спрятав лицо за волосами.
Макс проводил ее взглядом.
— Серьезные люди в серьезном мире… Я слышал про нее. Ты поаккуратнее. Она непростая девушка с большим… потенциалом. Многие жители не желают принимать ее у себя, так что если ты надумаешь ее выставить, она надолго обоснуется у парников…
— Потерплю, — сказал Сергей. — О чем ты хотел говорить?
Макс присел за стол.
— Что ты знаешь о колонии?
Сергей опешил.
— Я должен прочесть тебе лекцию?
— Не язви, — отрезал Макс. — В дальнем углу Зала, за шкафами, есть дверь. Готов спорить — ты не ведал о ее существовании, предназначении и о том, куда она ведет.
Сергей смотрел на Макса во все глаза. Ай да Верховный! Мудрый наш Савельич, ты как в воду глядел! Вот так персонаж… Но откуда старик… Только интуиция, ничего больше? Или все-таки пришла какая-то инфа? Надо будет при случае поинтересоваться…
— У тебя все написано на лице, — насмешливо сказал гость. — Не о том думаешь, не того подозреваешь… Следует задаться вопросом: почему ни один колонист не ведает о существовании некоего объекта? Добро это?
— Не добро, — ответил за него Сергей. — Допустим. Но ты откуда узнал?
— Неважно. Узнал. И постараюсь выяснить, куда эта дверь ведет, зачем нужна. В колонии существует план эвакуации?
— Разумеется. Никакой тайны в нем нет. Поэтажные с описанием действий колонистов в случае чрезвычайной ситуации развешаны на всех уровнях, их изучают в школе… Общий у Валентина…
— Ключевое слово — «всех», — сказал Макс. — Ты уверен, что план касается и членов Совета?
— Он ими разрабатывался!
— Это ничего не значит. Разрабатывался для вас, лохов. Для себя у них припасен свой план, персональный.
— Не смеши меня! Дверь в Зале?
— Возможно, дверь, — сказал Макс грустно. — Возможно, что-то еще, о чем я пока не знаю.
— Макс, а ты кто? — Сергей начал раздражаться. — Инспектор? Чей? Мне непонятна цель этой теории заговора…
— Я еще не сказал главного. То, чему мы были свидетелями на заводе… Неспроста. Боюсь, в ближайшее время следует ожидать вторжения. Мы на их территории.
— Ты серьезно? Ты биолог? Специалист по мутациям?
— Я просто много повидал.
— Наверху минус двадцать пять и метель, а эти гигантские шмели, как бы устрашающе они ни выглядели, всего лишь насекомые. Они погибнут, когда попытаются выбраться из здания.
— Хирург рассказывал, что вытащил из меня трех тварей — еще живых, — сказал Макс. — Они сидели во мне, когда я шел по городу и лежал на земле, подыхая. Тогда было не минус двадцать пять, но тоже холодно… — он помолчал. — В одну из наших с Полиной последних встреч я заикнулся, что собираюсь уходить и, наверное, двинусь в сторону Москвы. Она просила меня… Убедить тебя отправиться со мной. Она считала, что здесь ты не выживешь, и Денис останется сиротой. Он еще слишком мал для самостоятельной жизни. Полина была уверена, что Эдик Возницын, ваш бывший босс, сумеет остановить твою болезнь. Говорила, что метро, по сравнению с колонией — рай. Так вот. Через пару дней я собираюсь в Москву. Оставаться опасно, да и нечего здесь делать. За день-два постараюсь выяснить насчет двери, поскольку не уверен, что нас отпустят с легкой душой. Возможно, придется бежать. Но так у тебя будет шанс спастись самому и вытащить сына. Думай скорее, времени немного. Колония чахнет, и мне со стороны это очень хорошо видно. Еще год, два, пять лет… А метро есть метро. Оно вечно, и оно все спишет.
После его ухода Сергей рассеянно приготовил чай. Противоречивые мысли не давали сосредоточиться. Как быть? Идти к старику с докладом? А если здоровяк прав, и дверь действительно существует, и служит для эвакуации руководства в экстренных ситуациях, а Савельич ни разу не обмолвился о ней Сергею… Значит, Макс является угрозой для членов Совета и, возможно, именно поэтому Верховный просил понаблюдать за ним?..
Но так можно додуматься до чего угодно!
Вернулся довольный Денис, выпил отцовский чай и съел сухари, стал укладываться спать. Сергей лениво подумал, что надо бы заставить сына доделать уроки, а заодно поинтересоваться, почему Лиза не пришла, хотя обещала… И где Дина?.. Ладно. Все завтра…
Не раздеваясь, он прилег на свою — бывшую Полинину — половину кровати и задремал.
* * *
— Ты слышишь? — спросил часовой у центрального шлюза напарника, вертя головой и хмурясь. — Звук какой-то… Странный.
— Да метель воет…
— Нет! Что я, не знаю, как воет метель?
— Отстань, а? Дай отдохнуть. Мне завтра на уборку уровня, а я, мне кажется, прихворнул…
Источник звука — монотонного, низкого, густого гудения — был где-то совсем рядом. Часовой вглядывался в темноту, но ничего не видел. Один раз ему показалось, что над самой головой пронеслось что-то большое и темное, похожее на шмеля. Но откуда здесь взяться шмелям?
— Ай, черт!!! — заорал он, почувствовав жгучую боль в правой руке выше локтя.
— Ты что? — напарник мгновенно вскочил со своего ящика и бросился к нему.
— Укусила какая-то гадина… Ай!!! — теперь уже огнем вспыхнула нога. — Убери ее скорее!!!
— Да не вижу я ниче… — напарник поднес керосиновую лампу ближе, и в этот момент большая мохнатая тварь, лязгнув жвалами, кинулась ему в лицо.
* * *
Так и не зашел, подумал Петр Савельевич, засыпая. А ведь наверняка есть, чем поделиться. Это ничего, завтра обязательно встретимся, а уж потом попрошу Валентина взяться за этого новичка всерьез…
Ему приснился прекрасный, светлый сон-воспоминание.
Мальчику Пете двенадцать лет, он живет с родителями в Москве, в тихом районе недалеко от парка Сокольники. Лето, он на каникулах и один дома — папа и мама на работе. Многие его сверстники, приятели разъехались по пионерским лагерям, подмосковным домам отдыха с родителями, кто-то — по приморским курортам.
Петя, посмотрев мультики по черно-белому телевизору, идет в комнату отца — слушать музыку. В углу у балконной двери на лакированном деревянном столике с красивой, витой ножкой стоит отцова гордость — студийный бобинный моно-магнитофон «Тембр», большой и непреподъемный, «гроб с музыкой», как называла его бабушка, когда была жива. Записи для него отец покупал, или переписывал на бобины «Свема» и «Тасма» у друзей. Это были Окуджава, Высоцкий, Северный, Ножкин, Эдуард Хиль, для мамы — Пугачева и Ротару. На записи отец уезжал в выходной день утром, а возвращался под вечер «тепленький», но с полной сумкой магнитофонных катушек. «Назаписывался? — ворчала мама. — Иди ложись…» С десяти лет Пете отец разрешал самостоятельно включать музыку, и мальчик, иногда прогуливая школу, часами мог слушать Галича, Северного и Окуджаву.
У отца были и секретные записи, спрятанные в диване и завернутые в плотный пакет. Считалось, что о тайнике сын не знает, но Петя давным-давно обнаружил схрон и частенько с приятелями, в отсутствие родителей, слушал «Луку Мудищева», нецензурный вариант «Евгения Онегина», домашние концерты Константина Беляева. В запретную фонотеку попал почему-то и Эрик Кроль.
Вот Петя поднимает секцию дивана, извлекает заветный пакет, а из него — коробку из плотного картона надписью каллиграфическим почерком отца на ребре «Эрик Кроль». Мальчик включает магнитофон в сеть, щелкает кнопкой, и тяжелый студийный ламповый аппарат начинает нагреваться, гудит и восхитительно пахнет.
Когда мальчик устанавливал катушку, ему всегда казалось, что он работает с пультом космического корабля. Вот он насаживает пластиковую бобину на металлический штырь слева, протягивает ленту через лентопротяжный механизм с большими звуковыми головками и наматывает ее на пустую катушку, лежащую на правом штыре…
Щелкает клавишей. Лента шуршит, струясь между головками; шипит динамик.
Не сердись, не хмурься в нашем споре.Зря ревнуешь к морю ты меня.Я тебя люблю не меньше моря,А его не больше, чем тебя…
Но лирические песни нравились мальчику не особенно. Гораздо больше он тяготел к чему-нибудь хулиганскому, пусть даже и не вполне понятному:
