— Да замолчите же, замолчите, замолчите! — крикнул Григорий Петрович, схватив ее за плечи, так как она чересчур уже откинулась назад.
Но она не унималась. Она смеялась, не останавливаясь; все больше и больше захватывала воздуху в грудь и смеялась.
Тогда он поднял ее с седла, спрыгнул с лошади, держа в вытянутых руках свою ношу, и бережно положил ее на мягкий мох под сосною. Потом стал перед ней на колени и расстегнул ей ворот узкой амазонки.
Она начала затихать; смех угасал, заменяясь всхлипываниями. Теперь она плакала, как маленький ребенок, которого обидели.
— Ну успокойтесь же, ну как вам не стыдно,— говорил Галдин, отнимая от лица ее руки.— Ну, взгляните на меня и улыбнитесь… Зачем так нервничать…
— Да, да, я не буду… Ну вот.
Он нагнулся над ней и поцеловал ее лоб. Тогда она закинула ему за шею руки и, совсем близко придвинув к нему свое лицо с еще влажными темными глазами, спросила.
— Так ты любишь?
XIX
Фон Клабэн давал обед губернатору. Обед этот должен был быть очень парадным. Карл Оттонович сам ездил в Ригу (в Витебске нет ничего порядочного, говорил он) и привез оттуда множество гастрономических тонкостей и вин. За губернатором, предводителями дворянства — губернским и уездным — прокурором и богатым помещиком, председателем Союза русского народа {51} и желаемым кандидатом в Государственный Совет, Рахмановым, были с утра высланы на вокзал ландо {52} и коляска.
Два дня садовник с толпой поденщиков чистил, украшал и подстригал сад, а многочисленные девки теолинского владельца скребли и мыли барский дом. Все блестело, все казалось вновь отполированным.
Старший лесник с двумя своими помощниками уже за неделю обшарили весь клябинский лес, вынюхивая волков, которые должны были быть к приезду губернатора для облавы. Каких-то забежавших двух они точно увидели где-то издали: молодые по ночам не откликались.
— Все равно надо, чтобы они как-нибудь были,— заявил Карл Оттонович, выслушав жалобу своих «ягтманов»,— бросьте в лес конину, тогда они придут.
Из соседей и знакомых только двум были разосланы приглашения — князю Лишецкому и Галдину, других фон Клабэн считал недостойными.
Обед назначен был к часу дня, чтобы оставалось время для облавы. До этого Карл Оттонович водил своих гостей по усадьбе, показывал парники, лесопильный завод и более всего обращал их внимание на «рационально поставленное», как он называл молочное хозяйство. Коровы его стояли каждая под номером, каждая в отдельном стойле, пол во всем обширном сарае был асфальтовый. Коровы кормились по «датской» системе.
Гости остались от всего в восхищении, а губернатор несколько раз повторил:
— Та, та фот это я понимаю, это настоящее немецкое хозяйство.
Губернатор был добродушнейшим на вид немцем с седенькими бачками, с симпатичной лысиной на круглом черепе. Он был любезен со всеми, всем приветливо улыбался, махая в ответ на поклоны пухлой своей ручкой. Он плохо говорил по-русски, а потому избегал говорить много, что придавало ему облик глубокомысленной задумчивости; за него в общественных собраниях всегда говорил правитель канцелярии. Среди чиновников рассказывали с добродушною улыбкою, что жена губернатора, милейшая Эмма Оскаровна, сознавая, что губернатору неудобно не знать русского языка, перед отъездом в Витебск жаловалась на это в Петербурге своим знакомым, на что будто бы одна высокопоставленная особа ответила улыбнувшись, весьма тонко: «ah bah à quoi bon ce russe!» [17] Как бы то ни было, эти добродушные немцы действительно прекрасно обходились без русского языка.
Кроме усадьбы, фон Клабэн возил всех в Черчичи и там показывал им церковь, где о. Никанор отслужил краткую литию {53}. Несмотря на то, что губернатор был лютеранином, он необыкновенно аккуратно крестился и клал земные поклоны даже тогда, когда этого не полагалось по уставу. Народа собралось множество: все хотели поглядеть на начальство. Исправник {54} и урядники {55} потели в своих парадных мундирах. За ландо губернатора ехали два конных стражника. Мужики снимали шапки и кланялись.
Фон Клабэн, сидя рядом со своим соотечественником, чувствовал себя вполне удовлетворенным. Он делал вид, что не замечает приветствий, увлеченный разговором с его превосходительством начальником губернии. Он уже рассчитывал, сколько неоцененной пользы принесет ему это высокое посещение.
Губернский и уездный предводители {56} ехали в другой коляске. Они почти все время молчали. Зато веселились от всего сердца господин Рахманов — кандидат в члены совета — и прокурор. Прокурор был мал ростом, некрасив, маленькая головка его непрестанно нервно вращалась из стороны в сторону на тонкой жилистой шее, но нрав у него был превеселый, ничуть не прокурорский, и так умел он рассказывать похабные анекдоты, что можно было умереть со смеху. Рахманов хохотал густым басом, держась одной рукой за длинную пегую бороду, а другою придерживая колыхающийся круглый живот.
XX
Стол был накрыт на десять кувертов, ждали еще адмирала Рылеева, который должен был приехать на этих днях к себе в имение, но его не было. Дам Карл Оттонович не пригласил по настоянию своей жены, боящейся лишней усталости, да к тому же, кроме Сорокиной и барышень Лабинских, никого и не было в окрестностях.
За каждым прибором стояла маленькая вазочка с пунцовой розой, а на тарелке лежал билетик с именем гостя. Венцлав был во фраке и белых перчатках, кроме него подавали еще две горничные.
Галдин приехал перед самым обедом. Он надел голубую венгерку {57} и казался очень интересным. Представился почтительно губернатору, который, как и фон Клабэн, спросил, не родственник ли его прочится в министры. Григорий Петрович был рассеян и глядел по сторонам, выглядывая Анастасию Юрьевну, но она появилась только к столу.
Настроение у всех было веселое, даже несколько легкомысленное. Все с нетерпением ждали обеда, а прокурор и Рахманов — облавы.
— Ну, Карл Оттонович, не надуйте нас, как в прошлый раз,— басил Рахманов.— Хо-хо-хо! Приготовили нам волчатиков?
— О, да,— отвечал уверенным тоном фон Клабэн.— У меня очень много волков: они даже съели у меня одну корову! Я вам обещаю удивительную охоту!
Записочка с именем Галдина лежала у прибора хозяйки. Ротмистр с благодарностью взглянул на Анастасию Юрьевну и, воспользовавшись общим разговором, шепнул ей:
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Она улыбнулась ему счастливой улыбкой. Несомненно, она помолодела за это время. Она никогда не была так счастлива, как теперь. Когда разлили шампанское, она чокнулась с Григорием Петровичем и бросила ему:
— Милый…— и сейчас же заговорила с сидящем неподалеку веселым прокурором.
Волнуясь, поднялся князь Лишецкий. Он держал бокал в одной руке, другою пригласил всех ко вниманию.
— Господа,— сказал он обыкновенным голосом, но продолжая, все повышал его и под конец дошел до крика.— Господа! Мы, все здесь присутствующие, дети доблестных русских дворян, собрались, дабы достойно чествовать нашего высокочтимого руководителя на почве служения государству, милейшего Оскара Юлиановича, дорогого начальника губернии. Я желал бы по этому поводу сказать несколько слов. Мудрый царь-преобразователь, Петр I, создал из служилого люда особое сословие — дворян, именуя его «яко главный в государстве член» — благородным российским дворянством. Милостивый царь-освободитель Александр II в своих мудрых предначертаниях государственного устройства Российской империи вверил на попечение дворянства устроение земледельческого сословия, призывая его к самоотверженной работе на пользу и благо народа. В высочайшем рескрипте на имя благородного российского дворянства в 21 день апреля 1885 года царем-миротворцем Александром III высказано, наконец, пожелание, чтобы дворяне привлекались к постоянному пребыванию в своих поместиях, где предстоит им «преимущественно приложить свои силы к деятельности, требуемой от них долгом их звания». При этом выражена была надежда, что продолжению этой деятельности будут соответствовать «доблестные успехи и на других поприщах, издавна указанных дворянству историей и волею монархов».
Князь приостановился на мгновение, откашлялся и начал снова. Все слушали, казалось, с большим вниманием. Губернатор даже для приличия отодвинул от себя свою тарелку. Галдин украдкой смотрел на Анастасию Юрьевну.
— Господа дворяне! — с новой силой крикнул князь.— Пойдем охотно и с гордостью на этот высокий призыв. Уступая, когда это явится необходимым, места свои на почве государственного служения, оставаясь всегда готовыми пойти на клич державного вождя в защиту родины своей, вернемся же и к поместьям нашим, послужить на мирной оскудевающей ниве! Не разорять, а поднять продуктивность земли родной развитием промышленности и культуры в сельском хозяйстве надлежит нам. Постараемся примером своим на деле вновь завоевать руководящее значение благородного российского дворянства; своим влиянием мы отдалим сельское население от пагубного подпольного влияния, путем просвещения в духе нравственно-религиозном, а следовательно, и патриотическом, поведем народ русский. Мы призовем вновь нашу деревню к жизни культурной: ремесло, кустарная промышленность, искусство и наука (на этом месте князь смущенно запнулся, но, сейчас же оправившись, продолжал с возрастающим подъемом) найдут себе широкое развитие на месте — в деревне, не отрывая от земли такую ужасающую массу здоровой силы, идущей в город на жалкий заработок. Примером такого благородного служения родине служит нам наш милейший Карл Оттонович (князь мило улыбнулся в сторону хозяина), и я надеюсь, явятся еще новые силы, которые поддержат нас. (При этом генерал взглянул на ротмистра. Галдин придал своему лицу внимательное выражение.) Я кончил, господа, и предлагаю всем вам крикнуть «ура!»
