Однажды поздно вечером, после обхода цехов, Власов вернулся к себе в кабинет и решил еще раз поглубже вникнуть в технико-экономические показатели комбината. План выпуска продукции по ассортименту и рисункам не выполнялся, в светлые тона товар вовсе не красили, и вообще качество выпускаемой продукции вызывало тревогу: всего восемьдесят два процента первого сорта вместо девяноста шести, намеченных по плану! Но что тут можно сделать? Ведь в красильном люди работают на ощупь, вслепую! Везде грязь, масло. Стоит куску ткани упасть на пол или задеть о стену, как приходится перекрашивать его в черный цвет, иного выхода нет. К сырью отношение варварское. Между тем килограмм шерсти стоит почти столько же, сколько килограмм шоколада. Разве на конфетной фабрике топчут ногами шоколад, как топчут шерсть в цехах комбината?..
«Нет, заниматься накладыванием заплаток не буду, — решил Власов. — Чтобы обеспечить нормальную, ритмичную работу, нужно все перевернуть. Конечно, это не так просто, и зарываться нельзя, нужен продуманный во всех деталях план, определенная система и последовательность — иначе недолго и дело провалить, и голову сломать. Когда исчезнет вечная угроза невыполнения плана, тогда у работников и руки будут развязаны, и инициатива появится».
Позвонил телефон. Начальник главка интересовался делами комбината. Власов обрадовался: сейчас он поделится своими мыслями с Василием Петровичем, попросит помощи и договорится о приеме. Но Толстяков интересовался одним — выполнением месячного плана. Ни о чем другом он и слушать не хотел.
— Что за манера — все сваливать на предшественников да на поставщиков! Как по-вашему, до вас люди ничего не делали? Займитесь планом, а всякие проекты можете оставить при себе. Народу нужен товар, а не воздушные замки.
— Но ведь невозможно… — попробовал возразить Власов.
Толстяков не дал ему договорить:
— Никаких «но»! Если вы думаете, что с вас, как с нового человека, не взыщется, то напрасно. Вы за план октября отвечаете головой, и я требую его безоговорочного выполнения.
В трубке послышались короткие гудки.
— Уважаемый товарищ Толстяков, криком план не выполнишь, — вслух сказал Власов, глядя на телефонный аппарат.
2
У крыльца одноэтажного дома против комбината стояла грузовая машина с мебелью.
Матрена Дементьевна, повязав голову платком, в фартуке, помогала Власову расставлять в комнатах мебель и не переставая ворчала:
— Скажи, пожалуйста, ну к чему нам такие хоромы? Чем мы будем обставлять четыре комнаты?
— Что поделаешь, мама! Строители не думали, что в директорской квартире будем жить только мы вдвоем!
— Конечно, не думали! Кому придет в голову, что бывают холостые директора!
— Опять ты за свое!
— Что, не нравится? Другой на твоем месте давно завел бы жену, детишек, а ты в тридцать два года ходишь бобылем. Холостяки на старости делаются злыми.
— Хватит, мама!
Матрена Дементьевна укоризненно посмотрела на него, покачала головой и ничего не ответила.
Ей недавно исполнилось пятьдесят шесть лет; маленькая, кругленькая, она осталась такой же подвижной, какой была в молодости. Волосы хотя и поседели, но по-прежнему были шелковистыми и слегка отливали синевой. Смугловатое, круглое лицо, почти без бровей, бороздили глубокие морщинки. Голубые глаза смотрели строго.
Разместились лишь поздно вечером. Матрена Дементьевна заняла угловую комнату. Там поставили ее никелированную кровать, старомодный комод, зеркало и большой, обитый жестью сундук. Напротив, в комнате побольше, поместился Власов. Он расставил на этажерке книги, на письменный стол поставил два телефонных аппарата, один — от коммутатора, другой — диспетчерский, провел свет к изголовью кровати. Третью, проходную, комнату сделали столовой. Туда поставили буфет, стол, диван, радиоприемник, пианино, купленное еще до войны, и все-таки оставалось еще много свободного места. Четвертая комната пустовала — для нее не хватило мебели.
Матрена Дементьевна вымыла полы, завесила окна, постелила на стол свежую скатерть и, оглядев квартиру, сказала:
— А знаешь, Алеша, получается неплохо, уютно!
В особенный восторг привела ее газовая плита.
— Вот благодать-то! — воскликнула она, зажигая газ. — Дай бог здоровья тому, кто додумался до этого!
За чаем мать вспоминала:
— Я на этой фабрике не раз бывала. Хозяином тут немец был. Порядки завел похуже, чем в крепостное время. В будний день из казармы не выходи, замуж вышла — получай расчет. За каждый пустяк штраф. Харчи покупай у него же в лавке, да еще втридорога. И мастера тоже все были немцы. Как началась война с германцем, рабочие вывезли хозяина на тачке да и вывалили в канаву.
— И ничего им за это не было? — спросил Власов.
— Тогда немцев всюду гнали, громили их магазины на Кузнецком мосту и на Немецком рынке. Городовые на это сквозь пальцы смотрели… Вот не гадала, что придется мне здесь работать!
— С чего ты взяла, что тебе придется работать?
— А что же, по-твоему, я должна делать? День-деньской сидеть сложа руки в четырех стенах и дом сторожить? Были бы у тебя дети — ну, тогда другое дело, я бы их нянчила…
— Ты свое отработала, хватит.
— Ничего! Старый конь борозды не портит. Еще поработаю. Работает же здесь моя подружка, покойного Трофима Назаровича жена, Аграфена. Она всего года на четыре моложе меня. Ты дай там распоряжение, чтобы оформили меня в ткацкий цех. Не бойся, норму выполню!
— Не буду я этого делать, и не проси! И вообще, — что подумают люди: директор не заботится о матери, и она на старости лет вынуждена работать за станком!
— Труд не позорит человека, ничего плохого рабочий народ не подумает. Не распорядишься — сама пойду в отдел кадров и наймусь.
— А я скажу, чтобы тебя не принимали.
— Не имеешь права!..
Позвонили. Власов пошел открывать дверь. На крыльце стояла пожилая работница в платке. Она заглянула через его плечо в комнату и, увидев Матрену Дементьевну, смело вошла.
— Уже устроились? Здравствуйте, Матрена Дементьевна, здравствуйте, товарищ директор! С новосельем!
— Аграфенушка! Заходи, заходи! Легка на помине, мы с Алексеем только про тебя говорили. Раздевайся, садись. Познакомься, Алексей, — обратилась она к сыну. — Вот она, Аграфена Ивановна. Она здесь в ткацком работает.
— Спасибо, некогда мне рассиживаться-то! Узнала я, что Матрена Дементьевна приехала, вот и забежала на минутку поглядеть, как устроились, не нужно ли чего?
— Да ты раздевайся, выпей чайку с нами, закуси.
— Сынок у меня дома один, спать не ляжет, пока я не приду.
Все же Аграфена Ивановна сняла пальто, набросила платок на плечи и села за стол.
— Небось вырос твой Серега, большой стал?
Матрена Дементьевна налила гостье стакан крепкого чая.
— Еще бы! Он с войны на фабрике красильщиком работает, успел помощником мастера стать, — сказала Аграфена Ивановна с гордостью и вздохнула. — Жаль, отец погиб, — мечтал выучить сына на инженера. Не пришлось. Сейчас парень учится в заочном техникуме.
— Честное слово, Аграфена Ивановна, — сказал Власов, — это даже лучше: толковым специалистом будет! Я тоже окончил институт без отрыва от производства. Станки знаю не хуже любого инженера, потому что долго ткацким поммастера работал.
— Зря про себя расписываешь, Алеша! Она тебя хорошо знает! — вставила мать.
Власов удивленно взглянул на гостью.
— Что смотришь? Раньше мы с Груней в одной казарме жили, — на Носовской-то фабрике. Помнишь, Груня, как мы в разные смены попросились, чтобы по очереди нянчить Алешу?
— Как не помнить! Вспоминаю вот, как ты Алексея Федоровича от околоточного отбила.
— А я что-то забыла…
— Ну, как же! Когда Варвару похоронили, пришел к нам в казарму околоточный, хотел забрать сироту в приют. Ты — в слезы. Прижала малыша к груди: «Не дам! Он родной сестры сын, племянник мне. Сама его выхожу». А околоточный ругается: «Дикий народ, говорит, самим жрать нечего, а еще берут на себя обузу». Плюнул и ушел.
— Что же оставалось делать! У них в казенных приютах сиротки мерли, как мухи, — сказала Матрена Дементьевна.
— Ох, и горласты вы были, Алексей Федорович! Кричали, как одержимый, никому спать не давали. Приходилось брать вас на руки и во двор выходить — боялись мы, что выставят нас из казармы.
— Оказывается, вы тоже нянчили меня. А я и не знал! — Растроганный Власов улыбнулся.
— Разве я одна? Всей казармой заботились!.. Ой, заболталась я! Пора домой, Сергей беспокоиться будет. Спасибо вам! — Аграфена Ивановна встала.
— Заходи еще! — У дверей Матрена Дементьевна зашептала ей на ухо: — Только смотри, на фабрике не болтай про старое: он не хочет, чтобы люди знали, что я не родная мать ему.
