«Эх, — сердито подумала я, — целый день проводишь с ними в школе, думаешь о них дома, а ничего, в сущности, ещё не знаешь! Непременно надо побывать у всех дома, поглядеть, каковы они в семье, а то получается, что видишь только половину правды».
В гостях у Саши Гая
И случилось так, что дня через два после этого разговора ко мне в перемену подошёл Саша Гай и сказал смущённо:
— Марина Николаевна, к нам дедушка из Тулы приехал… мамин отец… Он говорит: «Передай своей учительнице, что я хочу с ней познакомиться и приглашаю к нам в гости».
Саша проговорил всё это негромко, запинаясь и при этом смотрел на меня чуть испуганно: не обижусь ли я, не рассержусь ли.
— Передай дедушке большое спасибо и скажи, что я завтра непременно к вам приду, — ответила я.
На другой день (это было воскресенье) я выгладила свою самую нарядную блузку, и Татьяна Ивановна повязала мне мой любимый галстук — синий с горошками.
Татьяна Ивановна и Галя всегда принимают близко к сердцу всё, что со мною происходит. С тех пор как погиб брат и я осталась одна, Галина бабушка сделала меня членом своей семьи.
Ещё во время войны, возвращаясь домой из института или из читальни, я находила в кресле чайник, надёжно укутанный тёплым платком, и под подушкой — кашу. В воскресенье меня звали обедать или, не спрашиваясь, устраивали обед у меня в комнате. Просто Татьяна Ивановна входила с кастрюлей и говорила: «Ну вот, нынче обедаем у тебя».
Так же просто, не сговариваясь, она оставляла у меня Галю, если ей надо было куда-нибудь уйти, и так же, не заводя со мною предварительных обсуждений, однажды собственноручно побелила мою комнату. В один прекрасный день, когда я вернулась из института, оказалось, что дома у меня всё перевёрнуто вверх дном, а Татьяна Ивановна водрузила на стол табуретку и стоит на этом сооружении с огромной кистью в руках, критически разглядывая последний недомазанный угол. Видя, что я остолбенела на пороге, она сказала только:
«Что смотришь? У меня там в комнате суп, раздевайся и ешь».
И вот сейчас она тем же критическим взглядом окинула меня с головы до ног и сказала:
— Сходи, сходи в гости. Нечего всё время сидеть, уткнувшись носом в книжку… Галя, принеси-ка мамин флакончик, сейчас мы её надушим.
Что и говорить, сборы получились торжественные и немножко забавные, но ведь я и правда так давно не бывала в гостях! Мне было приятно, что иду я в семью Гай не по делу, а именно в гости. Приятно, что вот приехал из Тулы Сашин дедушка и хочет познакомиться со мной, Сашиной учительницей.
Саша ждал у парадной двери и, увидев меня, весь просиял. Пока мы поднимались на четвёртый этаж, он не умолкал ни на минуту:
— А я думал, вы не придёте! А дедушка говорит: «Раз сказала, что придёт, значит придёт». А я говорю: «А может, Марина Николаевна сегодня занята?» А он говорит: «Раз Марина Николаевна обещала, значит…» — Тут Саша энергично нажал кнопку, и звонок отчаянно задребезжал.
Дверь открыла Сашина мама.
— Ему уж не терпелось — раз двадцать выбегал вас встречать, — говорила она, здороваясь, и провела меня в просторную комнату с высоким потолком.
Я сразу почувствовала здесь спокойный и добрый уют. Посреди комнаты стоит большой стол, покрытый пёстрой скатертью, рассчитанный на многолюдную семью. На стене, на потемневшем холсте в старинной раме, мчатся к зубчатому лесу воины на таких лихих, длинногривых, крутошеих конях, какие бывают только в сказках… Из-за стола мне навстречу поднимается худощавый седой человек.
— Здравствуйте, будем знакомы! — дружелюбно говорит он, протягивая тёмную крепкую руку. — Иван Ильич. А вас Марина Николаевна зовут, правильно?
Меня усадили за стол. Иван Ильич сел напротив. Саша стал подле него и пристально смотрел на меня, стараясь угадать, нравится ли мне дедушка.
— Вот приехал навестить своих… с лета не виделись, — сказал Иван Ильич, внимательно глядя на меня. — А какая вы молоденькая, я смотрю! Сколько ж вам лет?
— Двадцать два, — отвечаю я и вдруг чувствую, что это в самом деле что-то немного.
— Двадцать два! И образование какое же?
— Высшее. Я педагогический институт окончила.
— В двадцать два года — институт… А я к двадцати двум годам уже одиннадцать лет на заводе проработал. И образование имел три класса приходской школы, — задумчиво говорит Иван Ильич. — Мне сейчас шестьдесят один, а я на своём заводе уже пятьдесят лет работаю. Тульский оружейный — знаете? Бывали у нас в Туле?
— Нет, не приходилось.
— Приезжайте. Будущим летом приезжайте. У нас хорошо. Сад есть. Он хоть и в ладонь величиной, а всё в нём найдётся — и крыжовник, и клубника, и смородина, и цветы. Помнишь, какие цветы, а, Сашок?
— Вы бы поглядели, Марина Николаевна! — с жаром подхватывает Саша. — Там и анютины глазки, и розы, и гвоздика! А на самой большой клумбе посерёдке — каны, — знаете, такие красные-красные…
— Мы с ним любим в саду работать. Всё лето в земле копались, как кроты, — усмехается Иван Ильич.
Улыбается он совсем молодо, несмотря на седые усы; его светлые, чуть прищуренные глаза тоже молодые и, похоже, не нуждаются в помощи очков. И я спрашиваю, кажется, в точности таким же тоном, как и меня иной раз спрашивает о чём-нибудь во время урока Саша:
— Иван Ильич, а что же вы делали на заводе, когда вам было одиннадцать лет?
— Начинал мальчиком на побегушках, — неторопливо поясняет он. — Потом стал работать сдельно, присматривался ко всему, приноравливался. Подзатыльников в ту пору тоже получил немало. К девятьсот десятому году был уже мастером. А теперь помощник начальника цеха.
— У дедушки за пятьдесят лет, кроме праздников, такого дня не было, чтобы он на завод не пошёл. Сейчас у него отпуск, — вставляет Саша.
— Да, это правда. Не упомню такого случая, чтобы на завод не пошёл. В сорок первом году в первый раз такое вышло: немцы были уже под самой Тулой, на Косой горе. Лучшее оборудование, ценные станки — это мы всё отправили на Урал. Завод стоял. Утро настаёт, а тебе итти некуда, и такая пустота — куда деваться, не знаю, всё из рук валится… Тяжело было. Словно кого похоронил.
Он умолк на минуту, вспоминая недавнее, но уже такое далёкое время — первые месяцы войны… Лицо его стало строже, словно вдруг похудело, резко обозначились не замеченные мною прежде морщины, и я впервые поняла, что передо мною старик, много видевший, много перенёсший.
— И тут, в самые эти тяжёлые дни, присылают за мной с завода, — продолжал он. — Меня как раз дома не было, прихожу — мне супруга говорит: «За тобой присылали, директор просит на завод притти». Я тут же, не заходя в дом, — на завод. Меня без всякого пропустили к директору. Встал он мне навстречу, поздоровался и говорит: «Надо завод восстанавливать, Иван Ильич». А я ему: «Спасибо за память, я хоть сейчас готов». Пошли мы по заводу. В цехах стужа, окон нет, полкорпуса льдом заросло. А станки стоят… всё лом, всё лом один, ветхость негодная! Вставили мы кое-как стёкла, соорудили печки-времянки, сбили лёд, стали ремонтировать станки. Легко сказать — «восстановить», а каково это было делать! Ни напильников, ни резцов, ни фрез, ни одного исправного станка — ничего не было. Из-под снега откапывали негодный инструмент, бросовые детали, разыскивали всё, что только можно было, и если хоть малость было похоже на станок, ремонтировали и тащили на завод — на салазках, на тачках, кто как мог…
— Мама рассказывала про него: домой придёт, а руки у него обмороженные, распухли все, — негромко говорит мать Саши.
— А другие как же? — мягко возражает Иван Ильич. — Я, другой, третий — каждый помогал. И сами себе не верили, удивлялись, радовались: откуда всё взялось? Отремонтировали всё, что было свалено в лом.
Каждая вещь на своём месте, не тесно и разумно: у каждого отделения свой угол. Уж токарные станки — так токарные, фрезерные — так фрезерные. И в самую осаду, когда немец был на подступах к городу, завод наш работал во всю силу. Люди приходили, спрашивали: кто так спланировал, кто так сделал? А нам никто не планировал, мы всё сами. И на заводе у сына то же самое было. Он у меня тоже оружейник. Мы все оружейники, весь род…
Пока Иван Ильич рассказывал, Ольга Ивановна, мать Саши, накрыла на стол, налила нам чаю. Саша помогал хозяйничать: быстро и без лишнего шума принёс ей посуду, бегал на кухню и делал всё, как в школе, — охотно, без напряжения. Но каждую минуту, когда Саша был в комнате, он прислушивался к разговору, хотя по всему было видно: рассказы эти он слышит не в первый раз.
В передней снова задребезжал звонок — пришёл отец Саши, высокий, светловолосый, с подстриженными, как у тестя, тоже начинающими седеть усами. Он весело поздоровался, быстро прошёл на кухню умыться и затем присоединился к нам. Немного позже пришёл старший брат Саши — ученик восьмого класса нашей школы.
