Он всего лишь запустил в нее пепельницей, тяжелой пепельницей, выточенной из благородного камня – яшмы.
Она упала с разбитой головой. Было совсем немного крови на голубом ковре.
Он испугался, засуетился, но помочь ей было уже нельзя. Он сел в кресло и растерянно огляделся. Надо обставить всё так, что она сама упала и ударилась головой… вот об этот столик, – подумал он. На высоком черном овальном столике с резными ножками горела свеча в серебряном подсвечнике. Она горела здесь всегда, и он привык и не замечал ее. А теперь заметил. Смутное воспоминание всплыло в мозгу. Свеча! Она умерла, и свеча должна была погаснуть. Так сказал тот неприятный тип в магазине, – его лица он уже не мог вспомнить. Тот тип сказал еще что-то… Вот! – он еще сказал про «насильственную смерть»…
Он подошел к столику и стал дуть на свечу. Голубоватое пламя лишь слегка поколебалось.
Он стал дуть сильнее – она горела. Он принес кувшин с водой и вылил на язычок пламени. Оно заметалось, зашипело, приникло, но тут же воспрянуло и опять горело ровно и ярко. Он понял, что ему никогда не загасить эту свечу. Явится продавец и укажет на свечу пальцем, а потом тем же пальцем на него. Почему он решил, что продавец явится – он не понимал, просто знал это. Теперь он отчетливо вспомнил лицо продавца… А ведь в этом странном лице было что-то… когда-то хорошо знакомое – он только сейчас понял это. Много лет назад, еще в юности, у него был друг… Он предал его, в результате друг оказался опозоренным и застрелился…
Он пошел в свой кабинет и достал из ящика пистолет… Заглянул в пустое черное дуло. Оно манило, оно затягивало, оно было избавлением от ее смерти, от свечи, от тягостных воспоминаний. Оно обещало всё это…
Пламя свечи при звуке выстрела вздрогнуло и погасло.
Назад в прошлое
или злая сила любви
«Краса ее заманит
Тебя в пучину вод,
Взгляд сладко одурманит,
Напев с ума сведет.
От песен и от взгляда
Спеши уплыть скорей,
Спастись от водопада
Златых ее кудрей».
(старинная баллада)
Героиня моего рассказа… Ну почему именно героиня? Никакого подвига ни разу не совершала, жизнью своей ни ради кого не рисковала, но непременно автор должен назвать (обозвать) свой персонаж героем, и этим придать ему изначально некий возвышенный статус, хотя представленный миру образ чаще всего ничего достойного или необычного в себе не содержит, и подвига не сделал, а если что-то такое и сделал, то отнюдь не то, за что его можно причислить к лицам героическим. Так что лучше сразу назвать свою героиню… назову ее Лора – вполне современное имя и даже красивое. Но на самом деле ее звали Лорелея – так звучит еще красивее. Но ее и вправду так звали. Муж – когда он еще пребывал в действительных мужьях и даже был еще временами приятен и не был еще задвинут в угол, в те времена она еще пела ему свои любимые песни, называл Лорой и Лорочкой. Любовник… ну, любимый мужчина – в интимные минуты, шепотом и с придыханиями Лелечкой, а в обычные полным именем – Лорелея, очень ему нравилось ее полное имя, но в страстную минуточку оно звучало бы слишком длинно, пока выговоришь, может и пыл пропасть. Ну и автор уже к своему персонажу прикипел, неизвестно пока за что, может, за красивое пение, и будет также называть ее полным красивым именем, за исключением тех самых тайных мгновений ее жизни, о которых хочешь – не хочешь, придется рассказывать, и называть ее соответственно то Лорой, то Лелечкой, автор ведь любить своих героев… то есть, персонажей, обязан, какие бы они ни вышли из-под его пера. Без любви ничего не выйдет, сколько угодно царапай пером или барабань по клавишам.
Итак, она звалась Лорелеей. И вполне соответствовала своему имени. Волосы пышные и белокурые, фигура не то что тонкая, как любят писать в романах, но даже преизящная, глаза большие и… голубые, разумеется – у блондинок редко бывают иные глаза, и вообще тут набор невелик: голубые, сероголубые, светлоголубые… карие тоже бывают, но редко. Голубой ген, он силен на самом деле, хотя многие полагают иначе и, хотя родитель её и был кареглаз, с сильным коричневым геном, но родительница нашей героини приложила усилия и родила себе дочку с глазами и с лицом один в один в себя. Оттого и безумно любила. А от сильной любви дети почему-то спешат скорее удалиться подальше, чтоб не давило на сердце, на темечко, и на другие тонкие органы. Поэтому Лорелея рано вышла замуж – из дома, из дома! – и мужа себе нашла вполне достойного, достаточно хорошего роста и собой симпатичного, работящего и усердного лабораторного химика, да не просто химика, а завлабораторией, и уверенного в том, что вот-вот ступит он на ступеньку повыше – начальником всего отдела. Очень долго он на нее ступал, но так и не ступил, и уже не ступит – годы те прошли-улетели, когда карьеру делают и шагают – взлетают по ступенькам. И всё вверх, конечно, вверх, но муж все же оказался не орел, или недооценили (как он был уверен), и в результате многих и многолетних и разнообразных усилий (вплоть до распития «Наполеона» и «Мартеля» с сильными и полусильными мира) не только не взошел повыше, а и… несколько, но чувствительно для престижа и кармана спустился, уж не знаю, на сколько ступенек. Чем сильно разочаровал Лорелею. По сути, разочаровал он ее давно, когда – ей уже точно и не помнилось. Может, тогда, когда ей так хотелось родить себе сына, а родилась дочка, притом вся в отца оказалась, и круглым лицом с маленьким подбородком, и тяжелой неуклюжей походкой, и коричневыми глазами. А может, тогда, когда она впервые Георгия встретила, на вечеринке у сослуживицы, и мгновенно влюбилась, и он тоже, хотя сослуживица чуть ей голубые глаза в прихожей не выцарапала и белокурую копну волос, старательно взбитую и налаченную тремя слоями, мгновенно превратила в разоренное птичье гнездо. Лорелея ведь не знала о ее чувствах, хотя все в их конторе знали, а она вот нет, разве так не может быть, работой она всегда, почти всегда слишком занята, и в курилку не ходит, потому что не курит, и в фотки интимные, показываемые вроде тайком, но по очереди, не смотрит. И потом… он ее, как в первый раз встали из-за стола, сразу пригласил на танец, он ее сразу заметил и выделил, а на сослуживицу и не глядел, зато Лорелея видела, как та сверлит его спину злыми глазами, хотя не предвидела еще таких тяжких последствий для своего налаженного внешнего вида. И вот, в ту самую первую минуту, чувствуя на себе, на талии, новые мужские руки, собственный супруг – не поднявшийся к тому моменту на желанную ступеньку, но и не скинутый еще вниз – и был отставлен в сторону, и уже насовсем, ну не считать же те моменты, что иногда и только по его великой просьбе, можно даже сказать, мольбе, происходили в их спальне – чем-то существенным, могущим хоть на йоту изменить ее чувства к Георгию. Муж – и любимый мужчина для Лорелеи существа разные, понятно, что и разное к ним отношение. Чтобы скрасить свой домашний «быт», Лорелея решила украсить пустые стены. Повесить ковер? Это давно не модно, модно вешать на стены картины и фотографии своей семьи в рамочках. Лорелея повесила в спальне, а после и в гостиной несколько картин – на вернисаже купила, и весьма даже недорого, пейзажи морские, красивые, засмотришься, она вообще море любила. Вот фотографии развешивать ни к чему, в них всегда время прошедшее. А оно ее и так мучит часто, тревожит, царапает своей прошедшестью и невозвратностью. Чем дальше назад отодвигается, тем больше царапает. И не конкретностью какой, а именно что расплывчатостью, не поймешь, не уловишь, что за картинка там неразборчивая едва проглядывается… Одну из картинок Лорелея смутно, всегда уже на грани сна, на стыке сознания и бессознательности видит четче, и почти знает, почти понимает, что там , но явственно об этом ни думать, ни помыслить хоть на миг, совсем не хочет. Ну, мало ли что там было, так это давно прошло.
Однажды приснилось… почти четко. Лорелея вся потная, с рвущимся к горлу сердцем, рывком села среди ночи на кровати. Ну было это, случилось, так у многих было, и лоб мокрый, и боль тянущая, и все такое, и что теперь, во сне терзаться? Было-то давно-о-о. Плата за счастье. Лорелея упала в подушку и опять, притом мгновенно, уснула. Теперь сон пришел поначалу хороший, море тихое, гладенькое, под солнцем искрится… а она в нем вдруг тонуть начинает, в голове помутнение, глаза красным заволокло, и голос в ухо шепчет, мол, давай, иди в глубину, и не возвращайся, проверь, узнай, каково это не жить. Голос стих, вода в уши заплеснулась, шумит… и уж голову совсем накрыло… но чьи-то руки тащат ее наверх, вытаскивают… и она знает, чьи это руки. А потом снова вернулся хороший сон, под самое утро – волна теплая, соленая, солнце слепит, и он, её любимый, купается в высоких волнах, уже далеко заплыл, хочет Лорелея крикнуть, позвать, а голоса нет… Лорелея вздрогнула во сне и проснулась. Сколько лет она не была на море, хотя всегда хочется. Поехать бы с Георгием… Пусть он своей половине толстопятой наплетет что-нибудь, симпозиум-мапозиум… Лорелея чуть задремала, совсем немножко, оказалось – уснула накрепко и подскочила от трезвона будильника, чтоб его! Она встала, позевывая, тело отчего-то ломило, словно ночью она тяжести таскала, сна своего она не помнила, ни первого, ни второго. Смутное что-то и занудно-тяжелое, наверно, одеяло толстое на грудь давило. А потом… да, утром море снилось, точно море, сверкало, аж в глазах резало.
