Собачку уже в сумерках нашел на берегу, почти бездыханную, какой-то дядька, он с полчаса возился с ней, массировал, поворачивал и, в конце концов, оставил свои усилия и ушел. Через недолгое время она зачихала, со вздохами поднялась на дрожащие тонкие ножки и, волоча по песку концы мокрых свалявшихся прядей, поплелась в одном ей известном направлении.
Но все ведь кончается, как быстро вянут и сворачиваются лепестки лилий, так и страсть убегает… в другие края, к другим душам, к другим телам, любовно купает их в других волнах. И признание явилось некстати – страсть еще не совсем ушла, только направилась ветреным прохладным утром, не спеша, к щербатому порожку, и после слов: «ты представляешь… кажется, я попалась…», – вздохнув грустно, через порожек перескочила. Поднявшийся ветер швырнул в открытое окошко изрядную горсть песка, видно, начинался шторм, увядшие головки лилий жалко поникли, хотя были сорваны в саду еще только вчера.
– Ну милая, ну, дорогая, разве я в чем-то виноват?.. Вот, сама говоришь, что нет, не виноват. А вообще, Лорка… я не говорил тебе… Женат я. Двое детей у нас… Что ты удивляешься? Рано женился. А разве ты не замужем? Нет? Не расстраивайся, всё ведь поправимо еще…
– Что ты имеешь ввиду? – жалко спросила Лорелея, завязывая поясок пестрого халатика и ища в его глазах искорку вчерашнего обожания.
– Милая, будет у тебя еще всё – и дети, и муж. В другой раз, понимаешь, не сейчас.
«Не сейча-а-ас», – пропела шепотом Лорелея.
По утрам люди легче расстаются. Постель застелена. Хочется позавтракать, да еще нужно глянуть, высохли ли во дворе выстиранные вечером его рубашка и шорты, взгляд между тем блуждает от полочки с бритвенными принадлежностями до брошенного небрежно на спинку стула легкого светлосерого пиджака, минуя в голубых цветочках сарафанчик, так же небрежно кинутый на кровать, и сверху нежнорозовые трусики, и останавливается на скукожившейся под столом красной дорожной сумке… Он возьмет эту сумку, кинет в нее пиджак, трусы, майки и бритву и уйдет… Когда? Завтра, послезавтра? Пусть тогда уйдет поскорее…
Она надела купальник, а сверху сарафанчик в голубых цветочках, с оборочками вместо рукавов и круглыми кармашками, отороченными такими же оборочками, открыла скрипящий узкий платяной шкаф, покопалась в своих вещичках, щелкнула замочком белой плетеной сумочки… Очень больно будет расстаться… больно, больно…
– Пойдем позавтракаем, а потом искупаемся, – предложила Лорелея. – Одень плавки, не забудь, – и вышла в уборную в крошечном дворике.
Завтракали, как и каждое утро, неподалеку в кафе, наблюдая с веранды вздымающиеся темнозеленые волны, их белые кудрявые верхушки яростно обрушивались на мокрый тугой песок густой шипящей пеной и, успокоенные, мягко откатывались назад, чтобы набраться сил и тяжелой массой вновь ринуться на приступ.
– Принеси мне еще булочку, – попросила она. – И себе возьми, у тебя кофе недопитый…
Она мгновение смотрела в его спину в полосатой рубашке… и чувствовала на языке гладкую загорелую, солено-сладкую кожу… Он почему-то, уже у самой стойки, обернулся… Лорелея задумчиво и тщательно вытирала пальцы своим платочком. Засунула платочек небрежно в плетеную сумочку.
– Глянь, как красиво, – сказала Лорелея, надкусывая принесенную свежую булочку, – неужели ты не искупаешься? Ты же волн не боишься…
– Ммм… – замялся он. – Ведь почти шторм… Черные флаги вывесили.
– Подумаешь… Если бы я плавала как ты, то не пропустила бы такой случай, купаться в шторм. Спасатель спасет, ха-ха, он на вышке, видишь, чай пьет. Давай, допивай кофе и пойдем…
Он никого не увидел, трудно было отсюда что-то разглядеть, да он и не старался и, допив свой остывший и уже не очень приятного вкуса, даже сильно горчащий кофе, пожал плечами, встал и направился к берегу, на ходу снимая шорты и рубашку. Лорелея, размахивая сумочкой, медленно шла вслед, присела на песок возле брошенной одежды и пристально смотрела, как темная голова прыгает с волны на волну, то пропадая совсем, то появляясь снова.
На пляже было почти пусто, поотдаль несколько подростков играли в карты, и пожилая женщина сидела на расстеленном синем полотенце… На вышке никто не маячил, во всяком случае, если смотреть снизу, сидя на песке.
Волны подымались все выше и с ревом обрушивались на пляж, докатываясь уже до вышки… на которой по-прежнему никого не было видно. Убежали подростки, за ними побрела пожилая женщина, волоча по песку синее полотенце. Последней покинула пляж девушка в голубом в цветочках сарафанчике, ветер разметывал светлые длинные волосы по накинутой поверх на голые плечи полосатой рубашке. Черные флаги полоскались над вышкой.
Что ж, случается, что молодые парни неожиданно пропадают в море, и не только рыбаки. В шторм находиться в море опасно, сердце может вдруг подвести, даже молодое сердце, и вроде ни с того ни с сего, или судорога схватит, тоже вдруг, молодость – еще не спасение от разных неприятностей, даже чашка крепкого кофе вполне может повредить…
Комнатка в сарайчике в тот же день опустела. Исчезли все вещи, только красная сумка неприкаянно валялась на щелястом полу, открыто показывая пустое нутро.
Лорелея перед отходом поезда позвонила из телефонной будки, сверяясь с записями в коричневой записной книжке. «Вы мама Никиты?.. А жена?.. Нет жены? А дети, дети есть?.. Нет… Да ничего не случилось, я просто его знакомая… Уехал в отпуск на море? Каждый год… Ну, значит, плавает…».
Лорелея, выйдя из будки, со злостью, не глядя, пнула ногой приблудную встрепанную собачонку, та взвизгнула и поползла вслед на брюхе, глядя круглыми жалкими глазами вслед красивой девушке, которая мгновенно скрылась в привокзальной толпе. «Никогда больше не поеду в отпуск на море, никогда… Лучше в горы, в пустыню, к верблюдам, к пирамидам…».
Когда Лорелея с закрытыми глазами лежала, распятая, в ожидании действия наркоза, она видела и чувствовала море, оно было внутри, оно плескалось вокруг, обволакивая тело теплыми душными волнами, она скользила в них, задыхаясь, так и уснула, вдохнув напоследок острый и свежий морской запах.
А проснувшись, ощущала уже только боль, боль внутри, боль везде, во всем свете… И уже никогда не смогла от нее избавиться. Даже во сне. Хотя Никита ей никогда не снился, не снился и нерожденный мальчик, выкинутый насильно из ее нутра.. Снилась только боль. Иногда снилось море, и от него тоже исходила боль. А потом уже, много позже, от моря в снах исходило только счастье и ощущение гладкой соленой кожи на губах.
***
… Скамейка дрогнула, и Лорелея очнулась. Что это было? Где она была? Что-то просто почудилось, не иначе. Она протянула руку к Орхидее, но рука нащупала только гладкие дощечки… В глазах стоял туман, ей показалось, что она отсутствовала много времени, и весь мир теперь изменился. И почему-то она явно чувствовала себя счастливой. Она только что, минуту назад лежала на горячем песке и прикасалась губами к гладкой загорелой коже, а потом… потом они бегали друг за другом по пляжу, а за ними пушистая маленькая собачка… Фиалка. Потом сильно пахло в комнате цветами… белыми. Почему они расстались? Почему он хотел уйти от нее, от нее – красивой и молодой? Они вдвоем так счастливы были. А еще потом, потом был шторм… и он купался, несмотря на черные флаги… Он ведь хотел уйти от нее… И зачем она пнула собачку?
Лорелея вскочила, заметалась вокруг скамейки… вот же она! Орхидея, какая-то встрепанная, сидела на дорожке и преданно смотрела на хозяйку. Когда же она успела слезть да еще вываляться где-то? Лорелея взяла ее на руки и, поглаживая грязноватую спутавшуюся шерсть, журила собачку и одновременно просила у нее прощения. Орхидея лизнула ее в заплаканную щеку.
Счастливая Лорелея направилась домой. Она была наполнена только что испытанными снова, как когда-то у моря, ощущениями, и теми же молодыми чувствами, и этому не было во всем свете цены. Она этого жаждала, и она это получила. Теперь она переменит свою жизнь, все будет заново… Ей же последние годы просто нехватало счастья. И все будут счастливы рядом с ней, и муж, ах бедный, зачем она его так затюкала, и Георгий, он просто не узнает ее, совсем новую.
Лорелея не заметила или не поняла удивленных взглядов соседей, когда подошла к своему дому, и еще в подъезде на нее изумленно воззрился знакомый мужчина с верхнего этажа, и даже что-то воскликнул. Она отперла дверь и вошла в пустую и словно нежилую квартиру. Оглядевшись, подошла к телефону и позвонила. Женский сытый голос, с явными нотками всегда и всем довольной толстопятой, бросил ей в ухо несколько странных слов и захохотал, в трубку влез чей-то густой бас, он отослал Лорелею куда-то далеко…
Как оказалось, Лорелея отсутствовала не минуту, не мгновение, и даже не несколько дней, а некое, совсем другое время, провальное, ничем уже не восполнимое и не прощающее ничего. И не возвращающее ничего назад. Но она этого не поняла, даже если бы ей и попытались объяснить. Да объяснять же некому. Разве бессловесная Орхидея всё обо всем понимала, и это было написано в ее круглых коричневых глазах, глядящих на хозяйку с сочувствием. Правда, смысл собачьего взгляда люди не понимают.
