Иногда Лорелея задумывалась: а зачем ей Георгий, нужен ли? Или всего лишь привычка, чтоб уж шло, как заведено столько лет: свидания, цветочки у него в руке при встречах – не всегда, но бывает, и тем приятнее этот момент, когда она видит букет, и квартирка уютная, и приятно, что денег он не жалеет снимать ее, чтобы раз в неделю, а то и реже им встретиться, а в другие дни квартирка пустует. И вообще, без Георгия скучно стало бы. Как жить без мужской любви? Если бы не Георгий, она бы с мужем совсем рассталась, не стала бы терпеть эту постылую нудятину. А так, ну и черт с ним, у нее есть своя жизнь, да и ему порой чуть перепадает от супруги – чтобы вовсе не зачах, и не думалось ему, что она в других местах и другим обходится, имеет свое независимое женское счастье и удовольствие…
И всем Лорелея была бы довольна, если бы не точило нечто время от времени, внутри, то ли там, где говорят, душа находится, то ли в голове, или возле сердца, или в середке, под ложечкой, нельзя понять… сидит там червячок вредный и скользкий, и вертится, и щекочет, и подкусывает, покоя не дает. Когда возле сердца, то сжимается оно, и стучит неровно, и тягостно становится, когда в голове, то мысли странные, беспокойные… Одна мысль на самом деле, и одно желание. Вернуться. На час, на день, ну на сколько нибудь, чтобы пережить опять ту любовь, ту страсть, чтоб накрыло снова пылкой безумной волной, которая обрушилась на нее только однажды, раз в жизни. Как обрушивает на берег безудержную волну море. Возле которого всё и случилось. И ни о чем она не жалеет. Значит, так судьбе было угодно. Или тому «разуму», что где-то там, наверху… Так почему бы этому уму-разуму не вернуть ее туда, на минуточку…
Но есть вещи невозможные.
Как-то вечером Лорелея прогуливалась в скверике неподалеку от дома со своей собачкой Орхидеей. Кто-то из друзей Георгия привез собачку из Питера и подарил ему на день рождения, присовокупив родословную и сопроводительный рассказ о том, что собачку зовут Тяпой, и что она редкой, новой породы под названием «петербургская орхидея»***, и что обращаться с нею надо очень бережно и аккуратно. Длинношерстная шатенка, с круглыми блестящими пуговицами глаз, с бородкой и усами, размером не более тридцати сантиметров – она выглядела очень забавно. Друг явно отвалил за собачку немалую сумму, и позже проговорился, что эта малютка покусала жену, и потому после скандала он был вынужден… и надеется на хороший уход и прочее…
Малютка покусала и толстопятую. Георгий предложил Лорелее принять Орхидею на жительство, она согласилсь и ни разу не пожалела. Она и переименовала ее, что это за «Тяпа», тяпка, что ли? – не подходит такой принцессе нисколько. Лорелея очень дорожила Орхидеей, но не за породу, а за отношение. Это четырехлапое смешное существо преданно любило хозяйку, ревновало ко всем заходящим в дом и тявкало на них, не осмеливаясь на глазах у хозяйки прямо выразить свое неприятие – то есть, укусить. Из всех приходящих Орхидея признавала только соседку Беллу, чем та сильно гордилась. «Собака, хоть и маленькая, чует, где хороший человек». Белла не забывала угостить Орхидею крошечным пирожным, специально их покупала в кондитерской. «Вот за это она тебя и признает», – подшучивала Лорелея.
Орхидея обожала прогулки со своей хозяйкой, гордо, с независимым видом вышагивала рядом на поводке, принципиально не обращая никакого внимания на стремящихся к знакомству кобелей, чем удивляла Лорелею. Георгий этот странный факт разъяснил: толстопятая устроила ей маленькую операцию-стерилизацию, очевидно, в отместку за покусанную ногу. Получив за это «противоправное», как выразился Георгий, действие нагоняй от мужа, толстопятая огрызнулась: «Почему у этой кусачей дряни должны быть детки, когда не у всех людей они есть!», – имея, конечно, ввиду, в первую очередь, себя.
«Зато ты теперь свободна от беременностей», – смеясь, как-то сказала Лорелея, и ласково погладила собачку, за это Орхидея лизнула ее в нос.
…Лорелея присела на скамейку, на которой сидела обычно, если было свободно. Орхидея устроилась рядышком, наблюдая блестящими коричневыми глазами за веселой собачьей возней и игрой в догонялки тех, кого хозяева отпустили с поводков на волю. Иногда ее бородка и усы возбужденно подергивались, но слезть со скамьи она даже не делала попыток, очевидно, сознавая, что при ее породе и при ее безразлично-высокомерном отношении к этим беснующимся малопородным шавкам нет никакого резона волноваться всерьез.
Гораздо более неспокойна была отчего-то ее хозяйка. Последнее время она часто задумывалась. Слишком часто. А когда много думаешь, и всё об одном, то откуда взяться душевному спокойствию? Лорелея думала о том, почему она никого не любит. Сейчас не любит, или уже давно? Странные мысли для женщины. Может, для любой другой они странные, но не для Лорелеи. На нее часто находили некие, необъяснимые обыкновенному человеку, странности. Например, она стала даже думать, что не приносит никому счастья. Вряд ли какая женщина станет так о себе думать. Все женщины полагают, что осчастливливают всякого, на кого упадет их избирательный взор. Конечно, Лорелея тоже так считала, особенно в прежние времена, в ранней юности, да и позже, в нахлынувшей зрелой молодости. Но теперь пришло, подступило вкрадчиво время, когда призывно взирать уже не тянет, и настоящее мало чем радует. Лерелея страдала, когда погружалась, против воли сопротивляющегося сознания, в дни давно прошедшие, и страдала, находясь в дне нынешнем. В дне нынешнем присутствовали муж, неудавшийся карьерист, и Георгий, стареющий и лысеющий на глазах любовник. За обоих Лорелея цеплялась, оба были зачем-то необходимы. В дне прошлом… там всё было ужасно. Сначала замечательно, а потом ужасно. И в ту половину, где замечательно, Лорелею невыносимо тянуло. В последнее время с такой силой, что она иногда столбенела, бросала всё, чем занималась и застывала в болезненном ступоре. Это было похоже на психический припадок. Или на волну невыносимого счастья, накрывающую с головой. Но счастья недоступного никоим образом.
Ну так… отправим же нашу Лорелею туда, куда ей так хочется попасть, куда она так стремится… то есть, назад в прошлое. Но вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное, вроде «назад в будущее». У нас же не кино, у нас жизнь.
***
… Лорелея вдруг ощутила, что скамейка закачалась, будто на волнах, и стала из-под нее уплывать… Она испуганно схватила Орхидею и прижала к себе, та тонко тявкнула. Землетрясений в их области никогда не случалось. Лорелея зажмурила в страхе глаза. Когда открыла, всё вокруг было тихо, спокойно. Горячий песок и жгучее солнце грели вытянутые ноги, а плечи и спину прикрывал сверху большой полосатый зонт. Никита пытался искупать в море маленькую собачку, но она брыкалась и стремилась выскочить из его рук. Он принес ее, мокрую и жалобно скулящую, и кинул на большое расстеленное полотенце. «Не хочет купаться твоя Хризантема, или как там ее зовут…». «Ор… Орхидея», – с запинкой произнесла она. «Ну и имечко ты выбрала! В словаре цветов что ли, нашла?», – засмеялся Никита и улегся рядом, холодя мокрым бедром ей ногу. «Слушай, Лорка, а где ты ее вообще взяла? Сначала ведь у тебя никакой собаки не было. Да вчера еще не было!». Лорелея пожала плечами, провела медленно ладонью по спине Никиты, прижалась к влажной коже губами… «Пойду, искупнусь», – она пробежала по обжигающему песку, высоко вскидывая ноги, и бросилась в воду. Собачка кинулась вслед и храбро поплыла за ней. Но быстро стала тонуть, однако упорно не хотела повернуть обратно… а Лорелея плыла вперед, разбрасывая в стороны руки и отфыркиваясь от соленой волны. Когда устала плавать и вернулась на берег, Никита лежал навзничь, прикрыв голову широкополой белой шляпой, Лорелея слегка толкнула его босой ногой, он сбросил шляпу и сел. «А где же…» – Лорелея осматривала усеянный телами пляж. Никита поднялся, тоже огляделся вокруг. «Убежала, – хмыкнул он, – другую хозяйку нашла». «Не может быть… мы с ней так подружились… – Лорелея, склонив голову набок, отжимала руками густые светлые волосы, капли воды стекали на песок и утопали в нем мокрыми дырочками. – А она, случайно, не побежала за мной?». «Она ж воды боится!», – сказал Никита, глядя на прозрачные капельки на полуоткрытой груди подруги. Она перехватила его жадный взгляд, потянулась вперед… Они свалились на полотенце, долго обнимались и целовались. Потом подхватили свои вещички и побежали, совсем недалеко – в старый, снятый задешево щелястый сарайчик в пяти минутах бега, с маленьким окошком, большой широкой никелированной кроватью и красующимся на столе в стеклянной банке громадным букетом белых лилий. Воздух в сарайчике густо насыщен запахом цветов и любовью двух горячих от впитанного солнца молодых тел.
