Вялые окровавленные поросята казались почти невесомыми.
Он выпрямился и взглянул на Сару. Она стояла посреди опустевшего загона с опущенной головой и дрожащими ушами, с кровью вокруг рта и чуть ниже — на шее. Подумать только, она была так полна исполненной страха любви, так ждала, что кто-нибудь примет ее поросят, что сделала всю работу сама.
— Ты испугалась. Я тоже. Из-за этих вертолетов я подумал, что война началась.
Он поспешил выйти с трупиками, принес метлу и, наклонившись над загоном, подмел окровавленные опилки. Потом набрал чистых и рассыпал их по загону. Они впитают в себя влагу и запах. Он опустил руку в ящик для поросят, который соорудил сам из тары из-под динамита. Тепла было достаточно, хотя оно шло только сверху. Денег на пол с подогревом у него не было. Перестройка хлева заключалась главным образом в том, что были убраны опоры и выстроены загоны.
Новорожденные поросята тесно прижались друг к другу и с тихими, жалкими писками искали соски. Надо их покормить. И заставить свинью в этом поучаствовать. Но он не мог позвонить ветеринару, никто не должен сюда приезжать, раз за пределами свинарника все не так и даже нельзя напоить ветеринара кофе на кухне.
Он отнес мешок с кормом в мойку и кинул его в угол. Кровь уже успела просочиться через бумагу на дне мешка. Он сполоснул сапоги под холодной водой, надел деревянные башмаки, но комбинезона не снял. Если мать спустится и заметит, что он вошел в дом в рабочей одежде, он может вообще ничего не отвечать или сказать, что поросята поранились и надо взять дезинфицирующее средство.
Небо с юга просветлело. Занавески были по-прежнему задернуты. Он зашел в дом и тут же услышал кашель отца в коридоре наверху, его шаги приближались к лестнице. Кашель звучал как обычно, лихорадочно и неуверенно, так он предупреждал о своем появлении. Тур зашел на кухню, она была пуста, но теперь он был к этому готов. Он заглянул на нижнюю полку шкафчика с едой, где надеялся найти остатки чего-нибудь спиртного, пошарил рукой среди ваз и чайников, перетрогал горлышки нескольких бутылок, пытаясь понять, не осталось ли в них чего. Мать никогда не выкидывала пустых бутылок, хранила их для домашних соков. Она вообще не выбрасывала упаковку, которую можно было еще использовать, шкафы были набиты стаканчиками из-под сметаны, пластиковыми коробочками, вымытыми консервными банками, выложенными фольгой и перевязанными шерстяной ниткой, чтобы пересаживать в них комнатные цветы.
Наконец, что-то нашлось. Он вынул полупустую бутылку шерри с заметным осадком на дне. Пробка сидела прочно, а вокруг горлышка скопился желтый липкий сахар. Он понюхал содержимое, проверил, действительно ли это шерри, однажды он уже нашел в шкафу бутылку из-под ликера с машинным маслом внутри. Он подержал горлышко секунду под горячей водой, снова повернул пробку, она вынулась, и по кухне разлился сильный пряный запах шерри, чуть не сбивший его с ног. На секунду он прикрыл глаза и почувствовал вкус шерри в горле. Слюна заполнила рот, а сзади открылась дверь. Он вставил пробку в горлышко и, развернувшись, направился к двери. Даже сквозь собственное амбре свинарника он уловил запах отца: немытое тело, жесткие волосы, сладковато пахнет изо рта.
Он даже не стал прятать бутылку.
— Твоя мать, — сказал отец и отошел в сторону.
— Что?
Тур замер на секунду, не глядя на отца.
— Она лежит, — сказал тот.
— А ты… слышал ее?
— Да. Слышал, как она покашливала.
Сара все еще сидела на заднице, кровь и послед вытекли и приклеились к ее ляжкам. К мокрому телу прилипли соломинки. Уши повисли, но взгляд был тот же, грустный, беспомощный. Она казалась уставшей и потерянной. Вдруг он почувствовал невероятное сострадание к ее материнскому поражению.
— Твоим поросятам надо поесть, а тебе успокоиться и лечь, — прошептал он.
Он принес немного комбикорма и залил его шерри, размешал все пальцами и протянул ей в загон. Она понюхала, потом начала есть, сперва медленно, потом быстрее.
— Ну вот, хорошо. Хорошо, да. Теперь успокойся, ты должна успокоиться, все пройдет, у тебя чудесные дети, понимаешь, чудесные дети, успокойся. Но больше детей у тебя не будет, нет, пожалуй, не будет…
Он поспешил к поросятам, а тем временем взгляд свиньи затуманился, и она задышала глубоко и немного сбивчиво. В нагрудном кармане у Тура были наготове щипчики. Он поднял первого поросенка, крепко зажал его коленями, раскрыл рот и ловко вырвал восемь черных зубов. Они были острыми, как иголки, и не вызывало сомнений, что Сара не согласится на такую пытку, даже выпив целую бутылку крепленого. Он положил поросенка обратно, поднял следующего из ящика и проделал с ним такую же процедуру. По счастью, хряк был только один — Тур сэкономит несколько крон на кастрации.
Он наклонился и начал снова тереть вымя Сары, она стала укладываться, потерянно и бессознательно повернулась на бок, и тем не менее, после того как шерри притупил страх, инстинкты вырвались наружу.
Он приложил к ней поросят. Сара лежала и смотрела прямо перед собой, не поднимая головы. Сосков в любом случае хватало, у нее оставалось еще девять свободных. Поросята барахтались, первые дни между ними всегда возникала возня, пока они не установят иерархию, и каждый не получит свои определенные соски, на которые другие не должны покушаться.
— Вот, все на месте, — сказал он, молоко потекло, и десять суетливых секунд поросята сосали, как им и положено, дольше десяти секунд молоко не шло. Он выдохнул, хотя не осознавал, что задерживал дыхание с тех самых пор, как она перевернулась на бок, как предписано. Он положил поросят обратно в ящик, пока они не начали копошиться вокруг ее головы. Он еще посмотрит, как выйдет в следующий раз, будут ли инстинкты работать в нужном направлении. Новорожденным поросятам еда нужна каждый час, и если ему всякий раз придется соблюдать массу предосторожностей, жизнь превратится в ад. Да и шерри больше нет.
Он надеялся, что у воздушной «скорой помощи» сегодня не будет новых вызовов — по крайней мере, в этом районе. Если свинья спокойно переживет первые часы, не нападая снова на потомство, малыши выживут. Свиней пересчитывали первого января, о том, чтобы отправить только что родившую свинью на убой, и речи не было.
Как благословенно зрелище дремлющих под красным теплым светом поросят! Широким шагом Тур вышел в коридор, поднял пустую бутылку и заткнул ее пробкой, вынутой из нагрудного кармана.
В свинарнике все успокоилось, звуки, запахи и движения создавали слаженную предсказуемость, покой охватил его на несколько легко доставшихся благодаря спиртному секунд.
Он зашел к Сири. Она лежала и хрюкала как-то вопросительно с легким бульканьем, как обычно, когда он садился перед ней на корточки. Он начал чесать упругую грудину, как странно было привыкать к этим животным… Мягкие коровы, а теперь вот голая кожа с блестящей белой щетиной.
— Не взял тебе ничего вкусненького. Много других дел.
Она ткнулась мордой в карманы комбинезона. Но у него в руках все еще была бутылка, он вытащил пробку и дал ей понюхать.
— Шерри. Тебе этого не надо.
Плоский и мокрый пятачок был размером с блюдце. Она покрутила им, понюхала и захотела съесть пробку.
Он улыбнулся и пробки не дал:
— Нет. Нечего ей делать в твоем животе. Лучше я в следующий раз захвачу тебе что-нибудь аппетитное. А теперь мне пора. Мне надо в дом, выяснить что к чему.
Ее тело горой высилось рядом с ним, и бока становились все круче. Если бы он только мог остаться здесь. Обнять ее. Почувствовать жизнь в ее животе. Через пару дней ее очередь. Она уже начала собирать опилки в кучку. Когда свиньи могут свободно ходить по загону и делать что захотят, в них просыпаются инстинкты. Он всегда сыпал побольше опилок перед опоросом, и свиньи старательно складывали кучки. Это его поражало и впечатляло. Кучка была выше всего там, куда они клали хвост. Он думал, так легче избавиться от нечистот. Ведь речь шла о выживании, о жизнеспособном потомстве. Во второй раз у Сири родилось пятнадцать поросят, и все выжили. Такая вот она умница. Он оттолкнул ее пятачок от карманов, выбрав одновременно несколько соломинок из ее ноздри. Она была еще не очень беспокойной — сегодня, скорее всего, не родит. Непосредственно перед появлением поросят они ужасно активно опорожняли пузырь, чего с ней еще не случилось. Обычно в загоне становилось так мокро, что ему приходилось прибираться и приносить сухие опилки. Разводить свиней — это тебе не тупая работа в промежутке между утренними и вечерними новостями. Он поставлял двести голов в год, делал один всю работу в свинарнике, и поэтому не переставал думать о своих свинках сутками напролет. К тому же, им всегда должно быть хорошо, даже еще лучше. С глубоким отвращением он читал о крестьянах, которые запускали работу в свинарнике. Ему было наплевать на их жалобы на перенапряжение, депрессию и прочую чушь, он ненавидел выражение «личная трагедия» — им надо почаще входить в свинарник к своим животным, поэтому пусть все нервные срывы случаются между полуночью и семью часами утра.
