— Сколько? — спросил Данила.
Следующим его вопросом было:
— Что я должен делать?
Они сидели в этой самой комнате, под насмешливо-рассеянным взглядом Мастера. Выслушав Верховцева, Данила промолвил:
— Ты сумасшедший.
— А ты? — спросил Верховцев.
Данила засмеялся, и смех его был красноречивее всяких слов.
Данила и привел к нему Олли. Это случилось в октябре, как раз перед приездом синьоры Бергони. Он просто привел его в этот дом за руку и сказал:
— Познакомься, это мой Олли. Он все знает. Он согласен.
Верховцев, едва увидев этого юношу с золотистыми волосами, изящной фигурой и свежим розовым румянцем на щеках, такого тихого, светлого, ясного, мысленно вознес хвалу Мастеру. Тот оказался, как всегда, прав: образы, созданные чьим-то воображением давным-давно, оживали прямо на глазах.
Олли, и это даже не надо было проверять по старым фотографиям, походил на того, ради которого Мастер, Великий Мастер, Король и Знаток Жизни, принес в жертву все. Все — покой, имя, богатство, славу, честь, успех, творчество.
Олли оказалось уменьшительным именем от Ольгерда. Он был по паспорту литовец, а по крови — на четверть поляк, на четверть швед и на две четверти потомок славного Гедимина. Говорил он по-русски чисто и правильно, с едва уловимым металлическим акцентом.
Семья его, точнее, жалкие ее остатки, бежала из Литвы после девяносто второго года. Его дед был убежденным и высокопоставленным коммунистом. В двадцатых он устанавливал советскую власть в Сибири, в тридцатых был председателем балтийского отделения Коминтерна, в сороковых боролся с буржуями у себя в Литве. В девяностых этот ровесник века, доживавший свои дни на правительственной даче в окружении нянек и слуг, переживший всех своих детей и внуков и имевший в качестве единственного наследника правнука Ольгерда, с грехом пополам учившегося в Ленинграде в балетном училище имени Вагановой, в одночасье собрался и покинул Литву, заявив, что с новыми буржуями и недобитыми кулаками он не желает иметь общее небо над головой.
После смерти деда Ольгерд не собирался возвращаться туда, откуда его дряхлому предку пришлось уносить ноги. В течение трех последних лет они с Данилой были любовниками и жили в квартире, некогда выделенной старому литовскому большевику из питерского жилфонда.
— Квартиру на Неве вы можете продать, — сказал им тогда Верховцев. — С этого момента вы живете и работаете у меня.
* * *
— Значит, ты надеешься так быстро найти замену? — переспросил он. — А как с тем поручением?
Данила молча прикрыл глаза, давая понять, что все исполнено.
— Ладно. — Верховцев откинул со лба длинную прядь светлых, остриженных в форме каре волос. — Лели сказала, что привезли новое напольное покрытие. Надо выбрать цвет. Тебе придется снова потрудиться. Увы, эту работу я не могу доверить никому, кроме тебя.
Данила усмехнулся, раздул ноздри точеного носа, вбирая в себя острый, волнующий аромат духов, клубившийся в комнате.
— Я возьму молоток и гвозди.
Верховцев легко поднялся с кресла. Голос Фредди Меркьюри внезапно умолк — запись кончилась. Верховцев медленно приблизился к портрету Мастера, с минуту разглядывал его, затем нажал ногой на напольный выключатель. Электрическое солнце погасло. Они вышли, позабыв отключить светильник в виде стеклянного рыцарского меча, выхватывающий из мрака искусственную зелень плюща и темный пурпур бегоний, а также маленькую серебряную табличку, привинченную к портретной раме: «Оскар Уайльд. 1893 год».
Глава 7
ЗЛОВЕЩАЯ СТАРУШКА, КНЯЗЬ И ДРУГИЕ
Среда началась кроваво. С утра пораньше в пресс-центре трезвонил телефон.
— "Времечко", — сообщил Горелов. — Они туда съемочную направляют. Но наша телегруппа уже на подходе. Всех опередят: и второй канал, и «Скандалы», и «Хронику», и «Дважды два». Сюжетец наш будет.
Катя поежилась. «Сюжетец» заключался в съемках одной зловещей старушки, проживавшей в сельце Узуково в дальнем Подмосковье. Старушка эта имела все шансы, чтобы попасть в шикарно изданную энциклопедию «Монстры и чудовища». Дело в том, что старушка с безобидной фамилией Проткина оказалась натуральной.., людоедкой.
Жили старички Проткины тихо и мирно и поначалу никого не трогали. Дети их изредка навещали, привозили из города продукты и свежие новости. Соседи-узуковцы тоже порой забредали проведать. Но общаться с Проткиными с каждым годом становилось все труднее — маразм крепчал.
И вдруг заметили соседи исчезновение старичка Проткина. Посудачили день, два, три, а затем решили взглянуть, что же все-таки происходит в маразматическом домике.
Первое, что они узрели, был голый труп старика, лежавший посреди горницы на пестром домотканом половичке. Дедочку проломили голову обухом топора. Но это было еще не все. Увидев остальное, соседи с дикими криками ринулись к местному участковому.
Во второй раз в дом пришлось заходить с нарядом милиции. И лица стражей порядка, привыкших к разнообразной пестроте людских безобразий, перекосила судорога, ибо, как впоследствии деликатно указывалось в милицейских рапортах, «мягкие ткани с ягодичной области трупа гражданина Проткина были удалены полностью». Проще сказать, отрезаны. Увы, поначалу было неизвестно, где искать эти самые удаленные мягкие места. Старушка Проткина застыла на табуретке подобно статуе Химеры на соборе Парижской Богоматери. «Ступор, — констатировал участковый. — В психушку. Она мужа угробила, потом.., сделала это самое, а потом и с катушек съехала». Старушку увезла «Скорая» в «желтый дом», а мягкие части старичка Проткина в конце концов отыскались в морозилке холодильника «ЗИЛ». Они успели уже задубеть, словно натуральная говядина. Кусок же грамм этак на триста плавал в кастрюльке в жирном белесом бульоне.
После составления детального протокола осмотра места происшествия участкового долго и мучительно рвало над унитазом в старушкиной уборной.
— И они будут это снимать? — брезгливо спросила Катя.
— Они же это едят, как ты верно подметила, — хмыкнул Горелов. — Ну и пусть. Пусть лопают, пока у них все это наружу не полезет. Как же, старушка-людоедка — находка для голубого экрана. Есть чем заполнить очередной выпуск новостей. Это лакомство для господ телевизионщиков. А для тебя.., для тебя найдется кое-что и посерьезнее.
— Что? — Катя насторожилась.
— Прохорова взяли.
— Правда?
— Правда. Вчера ночью из Минска привезли в наручниках.
Катя лихо присвистнула. Андрюшу Прохорова можно было смело считать одним из самых любопытных преступников девяностых годов. Двадцать лет, за плечами только десятилетка и.., тринадцать трупов. К тому же недюжинный криминальный «талант». Прохоров ухитрился сколотить банду, подчинив себе пятерых бывалых, сидевших, прожженных урок. Сорокалетние здоровые мужики беспрекословно подчинялись этому юнцу, потому что панически его боялись.
Отмороженный Андрюша — эта кличка прилипла к нему после первого же убийства водителя «Жигулей» на Горьковском шоссе. А потом были еще убийства. Отмороженные лютовали на дорогах Подмосковья. В отличие от других автомобильных банд они специализировались исключительно на легковом транспорте. Убивали шофера, отмывали салон от крови и гнали машину в Белоруссию, где сбывали за полцены. И так тринадцать раз.
Летом девяносто пятого областной угрозыск крепко сел банде на хвост. Одного за другим бандитов брали, однако Отмороженный Андрюша под шумок успел куда-то откочевать. И вот наконец взяли и его...
Катя вздохнула и подобно комете двинулась в розыск, к Колосову. Сердце ее так и прыгало в груди, предчувствуя настоящую сенсацию. Однако дверь кабинета начальника «убойного» отдела оказалась запертой.
— У начальства, — шепнул ей знакомый парень из этого отдела. — Ты, Кать, иди, сейчас не до тебя тут. Совещание небольшое намечается. — Внезапно он взял ее за руку, предлагая чуть посторониться. Катя сделала шаг назад, обернулась.
По коридору шла странная процессия. Впереди, пристегнутый наручниками к рослому, мрачного вида оперу, медленно шагал невысокий белобрысый парень, одетый в засаленный адидасовский костюм и кроссовки без шнурков. Второй опер шел позади, едва не наступая парню на пятки. Проходя мимо Кати, парень в «адидасе» зыркнул на нее. Глаза его были нежно-голубыми, внимательными и блестящими. Белобрысые бровки хмурились. На щеках, поросших золотистым пушком, багровели юношеские прыщи.
— Это кто? — шепнула Катя.
— А это сам Отмороженный Андрюша, — тоже шепотом ответил сыщик. — Его к шефу ведут. Там уже половина розыска. Ты иди, Кать, иди. Потом позвони мне или Никите, все подробности твои будут.
— Его правда в Минске задержали? — успела застолбить участок Катя.
— Правда. На квартире, в пригороде. Он в последнее время даже за едой перестал выходить. Осторожничал, — ответил опер.
