— Гузнов Петр Сергеевич, главбух из «Дианы»… В слаксах такой, пришел сразу после открытия.
— Ишь ты! А этот?
— Триста пятьдесят семь — двести сорок?.. Хлюпикова?.. Дамочка в юбке-штанах выше колен.
— Сам ты юбка в штанах… Проценты забрала?
— Две тыщи сто пятьдесят долларов.
— Вижу. А это? — ткнул наугад Кидин.
— Кругликов Алексей Гаврилович? Толстый такой. На поп-звезду похож из группы «Экстаз».
— Кругликов, — повторил Иван Николаевич. Под этой фамилией значился балашихинский авторитет Леха Лохматый. Может, и звезда, но не поп, а блатной музыки. Едва ли Мухарчик в курсе, но не стоило лишний раз привлекать внимания, тем более что Лохматый снял со счета двести пятьдесят тысяч. ТОО «Альбатрос», которое он представлял, было липовое.
Далее проверка пошла уже выборочно и осмотрительно. Пропуская лиц сомнительного свойства, Кидин добрался до сакраментального пропуска.
— Ни фамилии, ни номера счета, но хоть какие-нибудь приметы запомнил?
— Ничего, как есть, ничего…
— Это при такой-то памяти? Ой ли?
— Сам не пойму. Как отрезало!
— Даже не можешь сказать — мужик или баба?
— Рад бы, Иван Николаич, но не врать же.
— Врать, Мухарчик, не надо, нехорошо… Выходит, не было никакого клиента?
— Беспременно был, раз сумма выдана, но кто?.. В жизни со мной такого не было!
— Прямо Фантомас какой-то получается.
— Голова раскалывается, Иван Николаич. Сплошной туман.
— Странно все это, Мухарчик, очень даже странно. Если тут у тебя процент, то уж больно круглый… Тебе не кажется?
— Бывает и так, но редко.
— Вот и я так думаю. Это какой же вклад нужен, чтоб такой дивиденд?
— Сейчас подсчитаем, Иван Николаич, — обезьянье личико кассира сморщилось, как от зубной боли, он облизнулся и, уставясь в потолок, где на кубовом фоне неба плясали розовые нимфы, выдал итог: — Миллион триста тридцать три тысячи триста тридцать три и три в периоде… Из расчета полутора процентов.
— Как я и полагал, такого просто не может быть. Да еще три в периоде! Одна треть цента, что ли?.. Все миллионные вклады у меня на памяти! — взъярился Кидин.
Мухарчик обреченно поник.
— Не знаю, что и сказать, Иван Николаевич. Колдовство какое-то.
— Ты это мне брось колдовство, а то я так наколдую, что чертям тошно станет. Будешь выплачивать из зарплаты. Процентов, так и быть, с тебя не возьму.
— Спасибо, Иван Николаич, — со вздохом выдавил кассир, мысленно подсчитав, что в лучшем случае сумеет расплатиться года за три, не меньше.
— И не болтай! Понял?.. А теперь ступай и жди вызова.
Мухарчик закивал, пятясь к выходу.
Оставшись один, Кидин подошел к окну. Холодный поток, бивший из решеток кондиционера, приятно овеял разгоряченное лицо. Деревья на бульваре корчились в сизой дымке. Автомобильные кузова короткими рывками ползли к Сретенке. Не иначе — пробка. Пора было подумать об обеде. Дурацкая история, которая после разговора с Мухарчиком отнюдь не стала яснее, выбила Ивана Николаевича из привычной колеи. Обычно он «ланчевал», как привык изъясняться, в «Русском чуде» — приватном ресторане с бассейном и сауной, расположенном вблизи усадьбы Коломенское. При случае там можно было хорошо отдохнуть и, не отходя от кассы перекинуться словечком с нужными людьми. Ресторан находился в глубине тенистого садика, окруженного высоким забором. Посетителей с улицы туда, как правило, не допускали.
За недостатком времени — он припозднился и подгадал под самый пик — Кидин решил перекусить в казино на Котельнической, фактически принадлежавшем банку. Заведение работало с восьми вечера до двух ночи, но для своих в баре обслуживали круглые сутки. По крайней мере яичницу и сосиски могли соорудить в момент. Лягушачьи лапки, омары и прочие изыски, которыми славилось казино, ему были без надобности. Это Лора обожала всяческую пакость вроде китайских яиц, черных, что твой агат, или черепахового супа, в котором ни вкуса, ни сытости.
Мысль о жене застряла в мозгу, как заноза.
Из круиза по Средиземному морю Лора вернулась сама не своя. Как пить дать, новый роман! Не думать о ней было невозможно. Каждая мелочь напоминала. Собираясь освежиться под душем, Кидин раскрыл зеркальный шкафчик с туалетными причиндалами. И что же? Гели, шампуни, кремы, даже это мыло «сорти-фрут» — все хранило прикосновение ее рук. Она покупала всегда самое дорогое, сообразуясь с советами подруг и телевизионной рекламой. Сорта зубной пасты и деодорантов менялись с калейдоскопической быстротой. Неподвластными поветриям моды оставались три предмета: ее «Пуазон», «Пэл-Мэл» — для него, Кидина, да еще краска «Л’Ореаль». Но это считалось таинством. Кидин делал вид, что не замечает изменений в цвете волос, где порой проблескивали серебристые нити. Сам он, рано поседев, не прибегал к искусственным мерам. Короткая стрижка придавала его жесткой, как проволока, шевелюре вполне благообразный вид.
Надев темно-синий, в тонкую полоску костюм — малиновый пиджак с золочеными пуговицами Лора вышвырнула на помойку, — Кидин пригласил начальника охраны, третий раз за сегодня.
С бывшим офицером знаменитого отряда «Стяг», Валентином Петровичем Смирновым, приходилось держаться на равной ноге. Так уж он сумел себя поставить. Когда его впервые вызвали через секретаршу, он сослался на крайнюю занятость и пообещал отзвонить через четверть часа. И отзвонил, коротко извинившись, но через час. У Оксаны глаза на лоб полезли. Спокойно, ни разу не изменив голоса, Смирнов методично отбивал любые попытки, пусть и вовсе не нарочитые, ущемить его достоинство.
У Кидина и в мыслях не было кого-то принизить. Он обращался с людьми так, как, по его мнению, должно вести себя большому начальству. На расстоянии, но с отеческой ноткой, сбиваясь по обстоятельствам с официального «вы» на почти панибратское «ты». Все мы, мол, одна семья, но знай, с кем имеешь дело: когда надо, взыщу, когда соизволю — пожалую.
Найти общий язык со Смирновым оказалось труднее всего. Приходилось себя контролировать, к чему Иван Николаевич не привык.
Случайно вырвавшееся «тыкание», дружелюбное и без всякой задней мысли, Валентин Петрович встретил настороженно, но смолчал. Потом, когда они стали вместе обедать, а порой и слегка выпивать, заметил вскользь:
— У нас в «Стяге», как вы понимаете, сплошь офицеры. О неуставных отношениях и речи быть не могло. Мне трудно себя ломать: привычка — вторая натура.
— О чем это ты, Петрович? — искренне изумился Кидин.
— Мне, понимаешь, Николаич, сорок лет и я подполковник, хоть и в запасе. На службе вы для меня — генерал, за столом — тут уж твое право решать, а мое — принять либо отказаться.
Кидин вновь сделал круглые глаза. Он понимал, сколь многое успел сделать для него Валентин Петрович, понимал, что зависит от него, и со временем эта зависимость будет только усиливаться. Нужно было ответить, не роняя лица, но вместе с тем изящно, со светской непринужденностью.
— Давай выпьем брудершафт, — пришло вдруг на ум. — И покончим со всякими недомолвками. Я человек простой и, ей-богу, всяких там экивоков не понимаю. «Наполеон» будешь?
— Лучше водочки.
С того дня черная кошка между ними как будто не пробегала.
Вошедшего Валентина Петровича Кидин встретил бодрой улыбкой.
— Хочу отъехать на Котельническую.
— Сопровождать будет Леша Снитко.
— Отлично, Петрович, отлично… Но я, собственно, не об этом. Тут один вопрос возник, даже два, но давай по порядку, с главного.
Начал он, однако, не с главного. Никак не мог решиться приступить к тому, что действительно волновало.
— Ты уже в курсе ЧП?
— Так точно. Просмотрел личное дело.
— Я так полагаю, что за те деньги, что мы платим, должна быть и соответствующая отдача.
— Естественно. Мне понадобится платежная ведомость. Она еще у тебя?
— Вот, возьми, — Кидин подвинул бумагу на край стола. Побродив по кабинету, собираясь с мыслями, он переключил прямой телефон на автоответчик. — Присядем? — приглашающим жестом указал на кресла возле венецианского круглого столика с мозаикой из полудрагоценных камней. — Что ты об этом думаешь?
— Даже не знаю, что тебе сказать, — не поднимая глаз от ведомости, Смирнов озабоченно поскреб подбородок. — Надо поразмыслить… Да и с этим побеседовать не мешает, с Мухарчиком.
— Само собой. Он предупрежден.
— Это все?
— Вроде бы, — неопределенно дернул плечом Кидин. — Нет, не все! Когда мы утром с тобой говорили…
— Не беспокойся, Иван Николаевич, я приму меры. Хорошо смеется тот, кто стреляет последним, — Смирнов был ярым поклонником генерала Лебедя и с удовольствием цитировал его афоризмы. — Наезжать не посмеют… Как видишь, я был прав: нельзя связываться со всякой сволочью.
