— В так называемую спальню!
— В единственную на свете!
— В единственную и неповторимую, — радостно подхватил Саня.
— Вот тут вы ошибаетесь, господин Лазо. Мне бы хотелось повторить… Так какое же слово ты нашел?
— Обводы, — он попытался подступить к ней сзади, но она увернулась.
— Тайм-аут! Дай мне разобраться с вещами и привести себя в порядок. Слизал всю помаду, щенок. Весь марафет псу под хвост! На место!
— Ты не поняла. Я только хотел продемонстрировать. У тебя изумительные обводы. Оказывается, не только прикосновение к телу может доставлять наслаждение, но и форма в чистом виде.
— Гениальное наблюдение. У меня, значит, обводы?
— Как у чайного клиппера «Катти Сарк»! Как у скрипки Страдивари. Как у виолончели Амати.
— Отстань!.. Сегодня тебе не придется сыграть на скрипке.
— Как?!
— Не повезло тебе, милый, — глянув на себя в зеркальце, Лора пожевала губами, стирая остатки помады. — Форменное чучело… Не сердись, дорогой, — ласково улыбнувшись, она покачала головой, — завтра, наверное, уже будет можно. Я ведь и собиралась приехать с утра, но, видишь, не утерпела. Потерпишь?
— Моя любимая! — растроганно взмолился Саня, готовый пролить слезу. — И молодец, что не утерпела! Я бы тоже не утерпел. Все великолепно и так. Пусть будет вовеки благословенна Луна! Да здравствует владычица Геката!
— Отнеси в ванную, — она передала полотенца и принялась деловито выкладывать флаконы. — А это тебе, — вручила одеколон. — Ну, пожалуйста, мне так нравится запах!.. Благородный, как океанский бриз.
Саня благоговейно исполнил поручение. Каждая мелочь приводила в умиление. Он был без ума от всего: ее манеры вести себя, голоса, интонаций, вещей. Легкое недоумение вызывало лишь обилие барахла: какие-то пасты, шампуни, мыло зачем-то…
— «Я к вам пришел навеки поселиться», — как бы изрек по такому случаю Васисуалий Лоханкин, — не удержался он от избитой остроты.
— Ты против? — она подняла голову.
— Я целиком «за»!
— Тогда тащи это на кухню, — Лора тронула баул каблучком. — И все организуй, пока я буду мыться… Рыбу и выпивон поставь в холодильник, вскипяти воду для креветок, в общем, сориентируешься… Устроим пир!
— Лора, зачем? — Саня обескуражено развел руками. — Я же все приготовил: печеная картошка, бифштекс по-татарски, соленые помидорчики… Даже твою любимую китайскую: ростки бамбука, грибы сянгу и муэр… Специально в «Пекин» смотался.
— И молодец! В хозяйстве все пригодится. Чай, не на один день, — послав воздушный поцелуй, она скрылась в ванной. — Шампанское брось в морозилку, чтоб поскорей охладилось! — крикнула под шум воды.
Он еще возился с привезенными деликатесами, раскладывая их по тарелкам и мискам, оставшимся после кораблекрушения.
— Класс! — оценила Лора убогую сервировку. — Под шампанское пойдет ананас, я люблю пить из стаканов. — Она вышла посвежевшая и какая-то вся благостная, домашняя. — Кухонный нож, надеюсь, найдется?.. Что смотришь?
— «Тени без конца ряд волшебных изменений милого лица», — скороговоркой процитировал Саня, подавая нож.
— Теней-то и нет — смыла. Примешь такую, как есть? Без грима?
— Как Афродиту из пены морской. Всю целиком.
— Вот и ладно, — она нарезала ломтики ананаса, критически оглядела закуски и открыла холодильник. — Маслица припас, мальчик, и лимончик! Умница: семгу без лимона нельзя… А чего будем пить, повелитель?
— Что прикажет донна.
— Донна в некотором недоумении. Печеная картошка — класс, но предполагает водочку… Вот и она, мамочка, заиндевела, нас дожидаючись… Коньяк, значится, отложим на будущее. И коктейли нам вроде ни к чему. Одна возня с ними, а жрать так хочется… Будем мешать водку с виски?
— Слишком уж он у тебя раритетный, чтоб мешать.
— Тогда аперитив!
— Гениально, товарищ Сталин!
— Откупорить оливки, Поскребышев! — подыграла она с кавказским акцентом.
— У меня такое впечатление, будто мы прожили вместе целую жизнь.
— Ох, Саня-Санечка, — Лора опустила веки и разнеженная улыбка, еще дрожавшая на ее губах, дохнула горечью. — Твоими устами да мед пить. Никогда не говори так. У нас с тобой только эта волшебная ночь, и все внове, и ничего за спиной.
— А завтра? Послезавтра?
— Не будем загадывать… Пусть каждый наш день будет, как дар судьбы. Ты понял? Выпьем за это.
— Я давно понял, Лора, но грустно и больно.
— Не грусти, мой хороший. Будем любить и радоваться. Ты еще не разлюбил меня?
— Как ты можешь!
— Шучу, Санечка, шучу, не обращай внимания, — она незаметно смахнула слезу. — Как насчет пива?
— И пиво, — кивнул он, сглотнув комок.
— Тогда нам остается одно: накинуться на все сразу, как голодные волки… Внимание!.. Старт!
И они накинулись, не разбирая, где, что. Семга превосходно ужилась с ананасом — он оказался кисловатым, а перемешанный с репчатым луком мясной фарш одинаково хорошо пошел и под «Столичную», и под «Чивайс Регал».
— Ты, оказывается, знатный кулинар. Татарский бифштекс определенно удался. Только надо было сбрызнуть коньяком, тогда бы мясо не потемнело.
— Это от лука.
— Знаю, что от лука… Положи мне еще. Вкусно. Нам с лица воду не пить.
— А нам с лица!
— Брысь!
Трапеза, сопровождаемая беззаботным смехом и шутками, затянулась до рассветных проблесков. Невысказанное, что так и рвалось из груди, не нуждалось в словах. Его полынный привкус ощущался и в поцелуях, и в сладком вине, придавая всему безмерную ценность.
— У меня есть для тебя небольшой сувенир! — вспомнил Саня, когда Лора зажгла тонкую сигарету, пахнув мятным дымком. Сбегав в комнату он возвратился с изящной пепельницей, выточенной из молочного с золотыми прожилками оникса. — Привез из Афганистана, сам не знаю, зачем.
— Ты тоже был в Афганистане?
— Почему — тоже?
— Так… Никогда не курил?
— Временами покуривал, но как-то не пристрастился.
— Умничка.
— Кофе не хочешь? Или лучше чайку?
— Я слишком многого хочу, Саня.
— Например?
— Оказаться где-нибудь за городом, в лесной глуши, сидеть с тобой у камина, смотреть на огонь.
— В такую жару?
— За летом приходит осень, милый, дожди, холода… И хочется тепла, поджаренного хлеба с подогретым вином и покоя, покоя… Спасибо родной, за подарок. Я сохраню его, как самую дорогую реликвию, — она стряхнула пепел в тарелку. — Я тоже захватила с собой кое-что. Пойдем к тебе.
Обнявшись, они прошли в комнату с сиротливым диваном, которую она посчитала за спальню. Лора сорвала простыню и наволочку с подушки вытащила из пододеяльника плед и застелила привезенным бельем, дохнувшим полевой свежестью и прохладой. Любовно, словно это доставляло ей чувственное наслаждение, разгладила складки. И тут же вывалила все, что лежало в сумке, в эту голубую непорочную благодать.
— Только без возражений, — она отделила коробку с бритвой. — Я хочу, чтобы ты всегда был у меня гладенький-гладенький.
— Ты меня совсем разбалуешь, — он смущенно пожал плечами. — Английский одеколон, «Браун»…
— Мелочь, — отмахнулась Лора, добавив для пущей выразительности матерный синоним. Она вообще частенько перемежала речь крепким словцом, но в Саниных глазах это лишь добавляло ей прелести. — Не думай, что о тебе забочусь. Собственное личико берегу.
— Такое личико и надо беречь, — он наклонился к ней с поцелуем.
— Эти дивные щечки, этот умненький лобик и шейку, от которой у меня голова кругом идет.
— Балдеешь, блин?.. А ну, перестань лизаться!.. — пародируя какого-нибудь героя эстрады, она скорчила забавную рожицу и вдруг, став задумчивой и печальной, благодарно шепнула: — Какой же ты ласковый, Санечка… Как же мне повезло.
— Это мне повезло, моя красавица.
— Не называй меня так!
— Почему? Ты же на самом деле женщина необыкновенной красоты!
— Все равно: не хочу.
— Но почему?
— Не желаю, и все. Отстань… Мамочки, совсем из головы вылетело! — в ворохе интимных кружевных мелочей, привлекающих утонченной эротикой и ароматом, она заметила табакерку, о которой успела позабыть. — Как, на твой взгляд?
— Просто чудо! — он осторожно взял драгоценную коробочку двумя пальцами и повернул к свету. — Где ты откопала?
— Не важно… В наследство получила от бабушки дворянки… Теперь ведь все лезут в дворяне, правда?.. Ты, часом, не дворянин?
— Насколько я знаю, потомственный разночинец, — он рассмеялся. — В анкетах писал «из служащих», а ты, выходит, аристократка?
— Я своей родословной не знаю. Не думаю.
— А зря. В тебе видна кровь. И в бабушке — тоже, — он залюбовался миниатюрой. — Вернее, в пра-прабабушке: екатерининский век. Или Людовик Шестнадцатый?
— Не Людовик. Русской работы. Так тебе нравится?
