Спорить не стала, насупилась только, наверное, хотела что-то сказать, умное, колкое, но все же — передумала. И умница.
Ксюшу Игнат высадил на стоянке. И дождался, пока ее машинка, игрушечная и яркая, как и сама секретарша, покинет паркинг.
Остальное — дело техники.
Перевертень в списке покойников числился в единственном числе. Зато он имел совершеннолетнюю дочь, двадцати шести лет от роду, обитавшую не так уж и далеко от конторы.
Игнат не стал ей звонить, решил наведаться сюрпризом.
Светлана Перевертень жила на проспекте Космонавтов, который застраивался в пятидесятые годы прошлого века. Впрочем, дом номер один выделялся среди прочих еще большей дряхлостью и своим внешним видом, который никак не вписывался в концепцию социалистического конструктивизма. Это двухэтажное здание с деревянными колоннами, деревянными же, изуродованными статуями львов и парадной лестницей, вымощенной современной плиткой ядовито-зеленого колера, давно уже разменяло добрую сотню лет, а то и полторы, но держалось с прежним, пусть и подутерянным, апломбом.
В просторном холле нашлось место для кадки с фикусом, десятка колясок, велосипеда, тачки и старой стремянки, к которой привязывали входную дверь.
Скрипучая лестница вывела его на второй этаж.
Светлана была у себя.
— Здравствуйте, — сказала она, распахнув дверь.
— Здравствуйте. А вы всегда так беспечны?
Светлана лишь пожала плечами: мол, какая разница? Брать у нее все равно нечего.
— Вы по делу?
— По поводу вашего отца…
На миг ему показалось — сейчас она захлопнет дверь, но нет, Светлана явно умела сдерживать свои порывы. Она посторонилась и велела:
— Проходите. Только переобуйтесь, я полы вымыла.
Тапочки были старыми и чистыми.
— Отцовские, — сказала она. — Ему уже все равно. А у меня денег нет на новые.
За дверью начиналась комната, узкая и длинная. Желтая тряпичная занавеска, сдвинутая в сторону, формально отделяла часть комнатушки под коридор. Окно на той стороне было далеким и каким-то обрезанным. А потом Игнат понял, что оно и вправду обрезанное — комнату разделили пополам гипсовой перегородкой.
— Это папа придумал, когда я подросла, — Светлана поправила кружевную шаль, лежавшую на плечах. — Ее сломать надо бы, да некогда… ну, и мало ли что.
С первого взгляда становилось ясно, что брать в квартире действительно нечего.
Выцветшие обои. Посеревшие от возраста гардины, на которых кое-где проступал исконный набивной рисунок. Затертый до дыр ковер на полу. И мебель — древняя, не антикварная, а просто разваливающаяся в силу возраста.
— Садись куда-нибудь, — Светлана плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. Подол дешевого халатика задрался, но в позе этой не было ничего эротичного. — И говори, чего надо. Если шкатулку, то у меня ее нет. — Она как-то сразу перешла на «ты».
— А у кого есть?
Из кармана халата появились сигареты, тонкие, длинные, с ванилью.
Не из дешевых.
— Девки в клубе подогнали, — ответила на незаданный вопрос о сигаретах Светлана. — А шкатулка… или у Виолки, или у Германа, или у бабки…
— Это — твои…
— Сестрица с братцем, — Светлана скривилась. — От второго брака. А бабка у нас общая, только они — любимые-разлюбимые внуки, я же — так, жертва обстоятельств. И вообще, не будь меня, маменька не стала бы с папенькой связываться, он же неудачник.
Светлана откинулась на спинку кресла, прикрыла веки и начала рассказывать.
На свет она появилась в местном роддоме, из которого переехала вот в эту самую квартирку, где и живет по сей день. Помимо Светки, в квартире обитали мама и папа.
Детство ее было обыкновенным: ясли, сад и семейные вечера с семейными же ссорами. Мать уставала, отец тоже, они ругались, точнее, ругалась всегда она, требуя чего-то, а он вздыхал и хмурился.
Потом в квартире стала появляться женщина, очень красивая, как показалось Светке, но злая. В первый раз она вошла, брезгливо отодвинув краем сумочки занавеску, осмотрелась и сказала:
— Вот, значит, до чего ты докатилась. А я ведь тебя, Оленька, предупреждала!
Оленькой звали Светкину маму. И гостье она отнюдь не обрадовалась.
— Зачем ты здесь?
— Пришла взглянуть на внучку. Или запретишь?
Женщина смотрела на маму с вызовом и откровенной насмешкой.
— Смотри.
Светка сидела на горшке и грызла пластмассовый совок. Нет, она, конечно, не так отчетливо все помнит, скорее уж ей потом все рассказали, а воображение дорисовало все остальное. И веревки, натянутые от стены до стены, и детскую одежду, которая никак не просыхала, потому что в доме было сыро. И лук на подоконнике…
— В ней нет ничего от тебя, — острый ноготок женщины уперся в Светкин подбородок. — Обычно маленькие дети красивы, но эта… по-моему, на редкость невыразительна.
— Мама, перестань!
— Я принесла тебе деньги, — женщина вытащила из сумочки конверт и положила на стол. — Решила — понадобятся. Все-таки ты моя дочь. И если бы ты дала себе труд тогда подумать…
— Прекрати!
— Нет, дорогая, ты послушай! Конечно, Степан Витальевич старше тебя. И не так уж он хорош… Но я решительно не понимаю, чем тебя привлекло вот это твое ничтожество? Но — пускай. Тебе нравится здесь жить? Только будь добра сказать правду! Не нравится? Верно? Тебе надоела нищета. И вечная грязь. И ты уже понимаешь, что никогда отсюда не вырвешься.
— Ты за этим пришла?
— Я решила, что ты уже достаточно натерпелась, чтобы образумиться. Конечно, Степан Витальевич не забудет обиды, но… на нем свет клином не сошелся. Молодой красивой женщине не составит труда найти себе достойного супруга… надо лишь избавиться от лишнего.
Позже Светка узнает, что лишней была она и еще — папа.
Когда-то у родителей случилась любовь, большая и чистая, такая, которая «на всю жизнь». И мама из-за этой любви рассорилась с собственной мамой, у которой были совсем другие планы. В них никак не входили нищий зять и ребенок.
Светкина бабушка предлагала проблему решить, но мама не послушалась… и в результате оказалась в этом древнем доме, в комнате в двадцать квадратных метров, с совмещенным санузлом, где всего-то и помещались что унитаз да умывальник. Нет, сначала все было замечательно, с милым и в шалаше рай, но чем дальше, тем тяжелее в раю этом жилось.
Мыться в тазике. Воду греть в общей кухне, где вечно занята плита, а если и нет, то стоит поставить бадью, как появляется соседка с причитаниями, что людям готовить надо… И денег вечно не хватает. Светкин папа старался, но он категорически зарабатывать не умел. А маме хотелось быть красивой.
И туфли новые. И помаду. И прическу. И вообще, чтобы на женщину быть похожей…
Нет, она по-прежнему хорошо относилась к мужу, но… однажды уехала.
— Не сердись на нее, — сказал папа, пытаясь накормить дочь подгоревшей манкой. — Она хорошая, просто для нее материальное важнее духовного.
Сам отец был бы рад жить исключительно духовной пищей. Светка рано поняла, что он действительно не от мира сего, обретается где-то в вышних эмпиреях, беседуя с давно умершими философами, восторгаясь изяществом позабытых идей, и не понимает, отчего это люди такие меркантильные.
Он преподавал. И был любим начальством за неконфликтность, а студентами — за искреннюю преданность своему делу, но ни то, ни другое не приносило денег. И, пожалуй, если бы не периодические отчисления Светкиной мамы, которая время от времени вспоминала о своей первой семье, было бы им совсем худо.
С десяти лет Светка умела готовить, убирать квартиру, а также знала, когда надо вносить квартплату, как считать за свет, газ и воду… и что папашу в день зарплаты надо ловить. Нет, он не пил, все было куда хуже — он имел преотвратную привычку заглядывать к букинистам и частенько возвращался без денег, но с новой находкой.
— Ты посмотри! — Он сиял от восторга, потрясая в воздухе очередным пыльным томиком. — Ты посмотри, какая прелесть…
И Светке оставалось лишь вздыхать, вытряхивать из его кошелька остатки денег — а порою случалось, что отец и в долги влезал, — и планировать расходы, в очередной раз отодвигая покупку новых ботинок.
Зарабатывать она стала рано, благо с учебой у нее все ладилось, вот и решала она контрольные за себя и еще — за соседа. «Домашку» делала. Потом разносила газеты… отец не понимал, зачем. А у мамы была новая семья и двое детей. Светке позволили с ними познакомиться, и она, попав в чудесный дом, где у каждого была собственная комната, нормальная, а не узкий закуток с занавесочкой, не спала потом всю ночь. Вспоминала мягкие ковры и обои с переводными картинками, детскую, почти кукольную мебель розового цвета, игрушки, наряды… полный холодильник.
— Это все ерунда, — отмахнулся отец, когда Светка заикнулась о том, что надо бы попросить у мамы денег. А лучше — подать в суд, чтобы она алименты платила. Алименты ведь — по закону. И деньги эти — на Светку, а значит, она сама и станет ими распоряжаться. — Материальное — это пыль…
