— Интересная теория. — Он выпустил ноздрями дым и бросил окурок себе под ноги, растоптал. — Сам придумал?
— Неа, книжку умную прочел.
— Начитанный философствующий тягач, — Жека отвернулся к окну, вздохнул. — Надо же, как повезло.
— А то. Я еще и не такое рассказать могу. Но, может, лучше ты что-нибудь расскажешь? Например, из-за чего карусель на «Урожае» завертелась? Нет, за что нас хлеб-солюшкой встретили, ясно. А вот у тебя что за тёры со своими корешками набугрились?
— Все не можешь понять, отчего я тебе хребет не продырявил? Да, головоломка. Планеты так выстроились, устраивает ответ?
— Мм, «дог»-астролог, — зная, как вояки ненавидят, когда их называют «догами», все же сказал я. — Глядишь, и мне с тобой скучно не будет. А что еще тебе звезды подсказали? Допрет начальство, что ты своих торцанул, а?
Женька отреагировал не сразу. Я уж начал было думать, что он снова будет отвечать как знатоки в том интеллектуальном шоу, не ранее минуты, когда он отделился от стены, взял со стола бутылку и подошел ко мне. От него разило сигаретным дымом и брагой, но выразительней всего был его мерцающий во тьме колкий, холодный взгляд. В этот миг он был так похож на истинного «вована».
— Послушай, тягачок, — поставив ногу на диван, он возвысился надо мной гранитным утесом. — Во всей этой херне как-то растерялось главное, и я хотел бы, чтоб ты кое-что для себя уяснил. Да, я оставил тебя в живых, и сделал это намеренно. Но это ни хрена не делает нас закадычными дружбанами. Даже просто случайными попутчиками. Есть ты, и есть я, и существуем мы, философ, в разных плоскостях. Абсолютно разных. Неважно, что ты на моей квартире. У тебя нет права задавать тут какие-либо вопросы. А если тебе уж так интересно, то мне по херу, что там допрет мое начальство, оно уже не мое. Если я пошел против своих, значит, у меня были на то причины. И ты сильно ошибаешься, если считаешь, что я сейчас начну изливать перед тобой душу или объяснять что-нибудь. Лучше в церкви свечу поставь, что сам с маслиной в спине не валяешься, и не лезь, куда без вазелина не лезут. — Он отпил с горла, громко треснув пластиковой бутылкой. — Ты — мой должник, понял? Долг я непременно с тебя стребую. И если ты не гнида — а не стрельнул я в тебя только потому, что мне показалось, будто это не так, — то мое поручение ты выполнишь. Будем считать тогда, квиты. Расходимся и больше никогда не встречаемся. Вот и вся головоломка.
Его смердящая брагой речь много что для меня прояснила. Например, мне стало, наконец, понятно, почему он оставил меня в живых. Нет, не пожалел, и уж конечно не Провидение разлепило ему веки, мол, по что же в невинный люд стреляешь, ирод? Возможно, не оглянись я и не встреться с ним взглядами там, в павильоне, и меня бы здесь тоже не было. Но не в этом суть. Он рванул против своих и не собирался отмазываться. Теперь придется какое-то время не высовываться. А меня он потому и в живых оставил, чтоб я из сердцервущего чувства благодарности и долга выполнил его поручение.
В ответ мне хочется рассмеяться ему в лицо. Знаете, доверять тягачу — все равно, что положить деньги на депозит в сомнительном банке в разгар кризиса. Кому-кому, а «догу» рассчитывать на тягачевскую совесть как-то уж совсем по-пионерски, мол, я тебя выручил, теперь ты меня должен. Не потерялся ль ты часом, милок? Слышь, чего захотел? Может, еще расписочку кинуть, на случай если не выполню обязательств? Или мобильный телефон в залог оставить? Да любой другой тягач на моем месте сейчас бы только руки потер. А при случае вскрыл бы ему глотку от имени тягачевского всему вашему роду «дожьему», и всех делов. Ишь, в должники записал. Кредитор, ля.
Хотя… Разумеется, я не сука. За продленную жизнь могу и подсуетиться, если речь о чем-то реальном, что в моих силах. Но если он закажет Вертуна на «конфетке»[9] грохнуть, мне придется послать его нах (в уме, ясное дело) и списать долг на неточности перевода. Иначе овчинка выделки не стоит: не сдох от маслины на «Урожае», так вздернут на фонариках у драмтеатра.
Жека убрал ногу с дивана, выпрямился. Опять поражаюсь его храбрости: у меня ж «тавор» по-прежнему в руках, повернул на сорок пять градусов дуло и прощай, друг.
— Будешь? — спрашивает.
Я подставил ему стакан, и он налил до краев. Затем наполнил свою кружку, бросил пустую бутылку на ворсистый ковер и уселся в кресло напротив меня.
— И что за поручение? — любопытствую, сделав пару глотков и подождав, пока он сделает то же самое.
— Утром скажу. Можешь покемарить пару часиков, я тут подежурю. — И добавил потом тише: — Не ссы, не удавлю. Хотел бы, уже б давно уложил. Мародер Ахмет, блин.
— Да я и не ссу, — отвечаю, допив налитое большими глотками. Хотел сказать что-то еще, но слова сбились, перемешались и так и остались висеть на кончике языка. К тому же насчет подрыхнуть идея была неплоха, выпитый шмурдяк располагал к тому, чтобы протянуть на диване ноги. Поэтому я, не особо скромничая, влез с ботинками, заложил руки за голову и закрыл глаза. Автомат, как регалия, с которой пращуры хоронили воинов, остался лежать у меня на груди. Не особо мне на него рассчитывать, но так спокойнее.
Когда я проснулся, было уже светло. Все так же серо от затянувших небо бетонных клубков. Взглянул на часы. Десять. Ничего так сончик младенца. «Тавор» продолжал лежать на груди, Жеки в комнате не было.
Я сел на кровати, позевал, продрал глаза. Затем отсоединил рожок и проверил наличие патронов. На месте. Похмелья не ощущаю — много чести для этой браги, — зато привкуса во рту на все деньги. Будто водку под один огурчик целую ночь жрал, а потом еще и кошаки в рот нагадили.
Скрипнула входная дверь, и я, враз забывший о несвежести дыхания, вскочил на ноги и направил в коридор ствол штурмовой винтовки.
— Чего напрягся? — донесся из коридора спокойный голос. — Туалет у соседей напротив, если что. Или по диагонали. Или этажом ниже, — пауза. — Или выше. Здесь все открыто.
Это как раз кстати, поскольку еще одним эффектом действия мутновато-багровой закваски был переполненный пузырь, опорожнить который надо бы в первую очередь.
Выйдя в коридор и встретившись с Жекой лицом к лицу, я наконец-то смог его как следует разглядеть. При свете дня, без маскировочных полос ваксы и переодетый в черный спортивный костюм, он казался обычным парнем. Примерно мой ровесник, скуластый, темноволосый, с типичной армейской стрижкой. И если бы не шрам, двумя глубокими бороздами пересекший бровь и щеку, его внешность могла бы казаться незапоминающейся. Но шрам этот был таким же опознавательным знаком, как торчащий из рюкзака красный флаг на длинном древке. Появляться в городе, несомненно, стремно.
Между тем в его взгляде я не узрел прежней злобы. Что-то другое сквозило там, тщательно прикрытое влажной пеленой спокойствия и сосредоточенности, что-то искрящееся, тревожное, ожидающее беды.
Не глупый он ведь, Жека-то. Понимает ведь, что теперь будет. «Псы» на ушах все, задействуют и гражданских стукачей. Ведь ни хрена себе оказия, среди своих крыса объявилась! Тут не махнешь рукой, надо из-под земли изменщика достать и показать, что с такими делают. А то, глядишь, селяне и усомнятся в прочности своей крыши. Что тогда будет?
Нет, мы, свободные тягачи, тоже частенько патрулям взбучки задаем. И не раз весь отряд на тот свет спроваживали. Но то другое дело: солдат, павший в борьбе с тягачом, — неминуемый расход, нормальное явление. А вот саботаж, устроенный кем-то из личного состава, — это уже западло. Это может указать на недостаточность дисциплины и надежности бойцов. Попускать такое, конечно, нельзя.
Небось уже осведомили «псы» тех, что за небольшую плату их регулярно инфой подкармливают. Так что, при всей кажущейся простоте, не выявить себя даже в опустевшем на 75 % городе нужно иметь фарт. Особенно если имеются «особые приметы» на лице. Так или иначе, «дожье» командование держит руку на пульсе города. Сомнений нет: рано или поздно того, кто решил пырнуть под ребра своим, найдут и выставят на всеобщее обозрение кишками наружу.
— Ну так что за поручение? — спрашиваю, вернувшись из соседней квартиры.
Бывший «пес» стоял, как и ночью, опершись плечом на стену, и курил.
— Хавать будешь? — проигнорировав вопрос, спросил он, продолжая всматриваться в окно.
— Долг мой накручиваешь?
— За счет заведения. На кухне.
Предугадывая, что же меня ждет в самой востребованной комнате, я напряг обоняние. Впрочем, уловить какой-нибудь другой запах в пропитанной дымом комнате оказалось просто невозможным. А на завтрак у нас были два высушенных карася размером на ладошку, лежавшие на развернутой газете, и полстакана воды. Дождевой, разумеется. Недосоленная тарань, зеленоватая вода — вот он, завтрак тягача. Не кура гриль, жаль, но ничего, ушла рыбка как миленькая.
