когда ребенок что-то ломает и допускает ошибки. Маленькому человеку, в свою очередь, намного важнее само внимание, чем его качество, и в конечном счете оказывается не так важно, хвалят или ругают, намного ценнее то, что наконец видят. Он научается чаще себя вести так, чтобы получать отклик, и постепенно становится «козлом отпущения» или «ребенком-монстром».
Вы, наверное, встречали в своих компаниях взрослых, чаще мужчин, которые бесконечно шутят, рассказывают анекдоты и привлекают к себе внимание всех присутствующих? И если присмотреться, то становится очевидно, что в этом балагурстве очень много напряжения и невозможности остановиться, побыть серьезным и глубоким. Перед вами повзрослевший ребенок-«шут», который с детства, живя в семье, переполненной страхом и болью, выучился быть легким, юморным и привлекающим внимание своими забавными выходками.
Бывает, что неразрешимых проблем и напряжения в семье так много, что лучше всего вообще не нагружать маму своей персоной и оставаться незаметным. Стать «потерянным» семейной системой ребенком – не выделяющимся, не требовательным, не обращающим на себя внимания – еще один вариант адаптации к происходящему вокруг.
Так появляются маски детей, живущих в дисфункции. «Герой», «козел отпущения», «шут» и «потерянный ребенок». А тот, кто прячется за маской, остается не узнан как другими, так и самим собой. Испуганная, не верящая в свою достаточность, стыдящаяся, не выплакавшая много слез объемная душа, прикрытая плоской картинкой снаружи.
Системы детских садов и школ рассказывают ребенку, что послушные и успешные дети любимы, а сложные и неуспешные – отвергаемы.
Хотя по логике вещей именно двоечники нуждаются в дополнительной помощи и внимании, ведь отличники своими результатами и так демонстрируют, что справляются с требованиями. Снова и снова ребенок получает послания, что должен быть каким-то (успешным, справляющимся, не ошибающимся), иначе окажется нелюбим взрослыми.
Неуверенный подросток, выходя в социум и исследуя его симпатии и антипатии, старается стать тем, кого этот мир одобрит. Ведь так намного безопаснее и понятнее, если внутри давно уже живет идея собственной бракованности и большое количество напряжения.
С момента рождения год за годом, попадая из одной системы в другую, человек старается быть тем, кого примут, заметят, оценят.
Внутри появляется так называемая фигура «внутреннего критика», которая выучила правила игры и постоянно требует от живой части быть идеальной, подходящей предъявляемым требованиям. Из этого постоянного давления ожиданий от себя появляется псевдоличность, маска, безопасный фасад, который абсолютно точно лучше себя настоящего, никому таким, как есть, кажется, не нужного.
Пользуясь выученными когда-то правилами – каким нужно быть, чтобы нравиться себе и другим, – человек более или менее благополучно доживает до средних лет, а счастья, как бы он ни старался соответствовать, все не случается. Правила не работают. Ожидания от себя и других не оправдываются. И если у человека достаточно ресурса, он идет в кризис, падает на дно и тотально разочаровывается в себе, в мире и в когда-то выученных правилах.
В этом разочаровании побеждает либо разочаровавший (тот живой и настоящий кусок себя, живущий где-то внутри), и тогда человек осознает, что не жил все это время себя, а лишь играл роль, и принимает решение в пользу жизни собой неидеальным. Либо победу одерживает разочаровавшийся (та часть, которая всегда ожидала большего), и тогда человек с двойной яростью начинает убивать себя. Часто в прямом смысле слова доводя до смерти.
Зависимый и созависимый не знают себя глубже этих самых социальных масок, за которыми только стыд, уверенность в своей ущербности и страх разоблачения. И если зависимый анастезирует это несовпадение внешнего и внутреннего употреблением, то созависимый спасается от себя глубинного, переводя все свое внимание на зависимого.
С этой точки зрения зависимость становится манифестацией кризиса, который пока не может разрешиться. Кризиса как отдельного человека, так и всей семейной системы, частью которой он является.
Глава 11. Взрыв
Следующие несколько дней она жила словно мертвая. Было тело, которое ходило, разговаривало, улыбалось, а душа исчезла. А может, ее никогда и не было?
В этом состоянии оказалось так много покоя и тишины, что она с удивлением поняла – до этого год за годом, каждую секунду, ее жизнь проходила с разрывающим на части хаосом внутри. Теперь же на месте хаоса была пустота. И казалось, что так будет всегда.
Но, проснувшись дня через три, она вдруг остро почувствовала себя живой. Словно отделившейся от чего-то липкого и вязкого, вынырнувшей из густого болота и неожиданно, возможно первый раз за долгие годы, вдохнувшей всей грудью. Это было удивительно. Странно. Невозможно.
Она как будто заново видела мир вокруг. Как никогда остро чувствовала его запахи, замечала цвета, всей кожей переживала каждое его движение. А внутри появилось столько сил жить, что они едва помещались в теле.
Но вместе с силами жить пришел и гнев. Гнев на мужа.
За многие годы их совместной жизни она никогда не злилась, фактически у них не было ни одной честной, громкой ссоры. Ведь взрослые люди обо всем могут договориться, ведь брак, как они оба считали, – это «постоянный компромисс». А тут неожиданный, непонятный, незнакомый гнев, охватывающий ее всю до головокружения.
Первый раз она не выдержала, когда, наблюдая с крыльца за тем, как она ухаживает за своей альпийской горкой у дома, он начал говорить, что и куда нужно сажать. У него всегда по любому поводу было свое мнение: и про то, что ей надевать, и как делать уборку, и даже как расчесывать детей. Ничего необычного. А тут вдруг она вскочила с земли, швырнула куст хризантем в сторону и прорычала: «Ну и сажай тогда сам». Вбежала в дом, услышав за спиной тихое «истеричка», и закрылась в ванной. Горло сжало тисками, она хватала ртом воздух и никак не могла вдохнуть, а от головокружения пришлось сесть на пол.
Во второй раз она отказалась вставать утром выходного дня к детям и сказала, что тоже имеет право иногда спать по утрам, чего, исключая запои, не делала никогда за многие годы. А в третий раз…
В третий раз они начали пререкаться о чем-то бытовом, но скоро спор перешел в высказывание личных претензий. Она опять была виновата во всем. Она – главная и единственная проблема. Проблема. Проблема. Проблема. Казалось, вина облепила ее всю и утягивала в привычное, до боли знакомое болото, но в этот раз она слишком не хотела возвращаться туда. Тело все трясло, голова кружилась, она уже не понимала, где она и что с ней, но очень хотела защитить себя, а значит – напасть и сделать
