раз в этой самой вине, не позволяющей каждому отвечать за себя, а не объяснять себя другим или чувствовать единоличное влияние на всю систему.
И вот если разрешить себе расшириться до отсутствия «хороших» и «плохих», «правых» и «виноватых», «добрых» и «злых», то получится встретиться с отчаянием и бессилием, в которых захлебывается система и от которых так напряженно бегут оба ее участника.
Крах, тупик, тотальное разочарование и горе, где много боли и злости, но нет виноватых, а есть лишь невыносимое, кажется, непоправимое здесь-и-сейчас. Выход, как ни странно, именно там, на дне. Глубже расщепления, где руки уже опущены, суперэго раздавлено и войны (с собой, с зависимостью, с партнером) окончательно проиграны…
Ведь в мире «хороших» и «плохих» людей, претендующих на сверхсилы, существует только самообвинение и самонаказание, а в мире обычных людей, много в чем ограниченных и бессильных, – самосострадание и милосердие.
Глава 12. Страдание
Она проснулась поздним утром. За окном большими белыми хлопьями падал снег. Неожиданно для питерской зимы было солнечно и безветренно.
Приняла душ, сдала номер и решила прогуляться час – прийти в себя, по возможности продышать похмельную тяжесть перед работой.
Пройдя по узкой набережной вдоль парка, она села на деревянную изящную скамейку напротив небольшой местной церкви. Хлопья снега падали на отекшее похмельное лицо, медленно таяли и стекали снежными слезами… Было приятно.
Церковные колокола прозвонили полдень. Она смотрела на большие тяжелые двери храма, в который не заходила уже несколько лет, и думала о сыне Бога. О том, что этот щуплый, мягкий, всепрощающий человек на кресте казался таким слабым, странным, по-детски наивным. Зачем он верил всем подряд? Для чего слепо любил? В чем заключались его страдания?
Намного понятнее был Иуда. Его история привлекала. Как-то она даже залезла в интернет узнать про детство главного грешника. От Иуды отказались родители, выкинули его на ковчеге в реку, и, выжив, он рос один. Преданный, отвергнутый, никому не нужный. Наверное, потерянный, наверняка озлобленный. И после, что кажется вполне закономерным, родителям он стал мстить. Он совершал страшные грехи. Он каялся и отмаливал их так, как никто. Он очень хотел стать другим, светлым и чистым. Мог ли? Выбирал ли, каким быть? А потом еще вся эта история с Иисусом… Это предательство за 30 сребреников. Сумма-то смешная. Не за деньги он отрекся. Скорее, Иуда опять не справился, не выдержал свой внутренний ад, предал в первую очередь себя и свою веру в свет внутри, а уж потом Иисуса.
И то, что происходило внутри Иуды, вся его ненависть и любовь, боль и прилежание, страх и невозможность быть верным, вина и покаяние – вот это намного больше подходило под слово «страдание». У него ад – выворачивающий, сжигающий, рвущий с мясом на части, приносящий страшные муки – был внутри… Иуда больше был похож на обычного человека, он был сложнее и живее Иисуса. Не нужно выдерживать любовь и благость, а ты попробуй выдержать собственный ад…
И если предатель и трус Иуда был ей понятнее и ближе, то для сына Бога, живущего в этом храме и смотрящего своими грустными, слишком большими глазами с десятков икон, она автоматически оказывалась чужой, иной, нелюбимой, грешной, неправильной.
Она встала со скамейки, стряхнула с пальто нападавшие хлопья снега, запихнула мерзнущие руки поглубже в карманы и пошла в сторону от храма, оставляя темные следы на безлюдной, запорошенной снегом улице.
Шла и думала о том, что без Иуды не было бы и святости Иисуса. Что последнего должен был кто-то предать, чтобы ему было что прощать, о чем страдать. Должен быть грешник, чтобы был святой. Только плохость одного оттеняет хорошесть другого. Они связаны и нужны друг другу. Их нет друг без друга… И она давно знала, какая роль ей отведена в отношениях. Кто грешник, а кто святой. Кто причина всех бед, а кто терпит и спасает заблудшую душу.
Все роли давным-давно были розданы, обмену и возврату не подлежали, сценарий прописан, и исход очевиден. Один на кресте, а второй под крестом. Под крестом. Под крестом. Под крестом. Пусть так. Она вытащила руку из кармана и открыла дверь магазина с винным отделом…
Зависимость – семейная болезнь. Болен не только зависимый, больна вся система, а значит, и созависимый тоже.
Есть идея, что зависимый и созависимый – это абсолютно противоположные характеры, черты личности, отношения к миру. Так ли это?
У зависимости, как у любого хронического заболевания, есть стадии формирования. У созависимости есть точно такие же стадии формирования зависимости, только не от вещества, а от другого человека. Ровно так же, начиная от первого знакомства, через тревогу о несовместности до невозможности быть без.
У зависимого возможны как ремиссия, так и срывы. У созависимого также возможны как ремиссия, так и срывы.
У зависимого вещество – способ справляться со сложными чувствами. У созависимого контроль другого человека – точно такой же способ справляться с собственными сложными чувствами.
У зависимого большое расщепление ожиданий от себя и реального себя, отсюда – много вины и стыда. У созависимого точно такая же внутренняя структура, постоянно сообщающая ожидание собственного всесилия, и невозможность признать ограничения, бессилие.
У зависимого глубоко внутри живет депрессия. У созависимого глубоко внутри тоже живет депрессия.
Зависимый чаще открытый нарцисс. Созависимый чаще нарцисс скрытый. Но бывает и наоборот.
У зависимого (чаще) много агрессии. У созависимого агрессии ровно столько же (в системе агрессии вообще всегда поровну), но она выражается пассивно. Зависимый не умеет контролировать свои импульсы. Созависимый умеет контролировать только чужие. Собственные он либо не слышит, либо точно так же не особо контролирует (спонтанные покупки, неумение обращаться с деньгами, пищевая зависимость, вспышки гнева по отношению к детям и т. д.).
Внутри каждого из них живут очень одинаковые внутренние дети, вышедшие из сильно похожих семейных систем. Испуганные, потерянные, не чувствующие своей ценности.
Они две половинки целого, однажды влюбившиеся в недостающие части самих себя. (К примеру, она почувствовала себя безопасно рядом с его агрессией, а он почувствовал себя нужным рядом с ее опекой, или наоборот.) Вот только за его агрессией оказалось много страха и неуверенности в себе, неумения показывать свою уязвимость, непринятия собственных ограничений. И ровно то же самое заставило ее усиливать контроль, чувствовать и сообщать вину, постепенно терять свою отдельность.
Ирония в том, что однажды они прижались друг к другу, как испуганные котята в поисках теплой мамы. Но постепенно начали отчаянно биться за то, кто кому должен
