в нем все еще слишком много этого нейротрансмиттера глутамата, вызывающего тревогу, раздражение на яркий свет, сильный запах, громкий шум. То, насколько велик избыток глутамата (один из основных возбуждающих медиаторов) и истощено количество ГАМК-медиатора (отвечающего за тормозные механизмы психики), напрямую будет влиять на интенсивность синдрома отмены.
Проще говоря, при достаточно частом употреблении, встречаясь каждое утро после выпивки с похмельем, психика попадает в хроническое состояние тревожности, «вздернутости», раздражительности и сверхчувствительности к внешним стимулам.
Помните, исследуя биохимию употребления, мы говорили про выделение большого количества дофамина? Ингибитором (ферментом, угнетающим дофамин) является моноаминоксидаза, которая расщепляет дофамин на адреналин и норадреналин.
И если мы возвращаемся к достаточно частому долгосрочному употреблению алкоголя, то в результате получаем «забитые» адреналином и норадреналином синаптические щели (расстояния между нейронами мозга). А это опять про хронический стресс, перенапряжение, раздражительность и истощение нервной системы.
Ирония в том, что пить человек начинает, чтобы выйти из сложных состояний, но фактически этанол, вмешиваясь и перестраивая биохимию, приводит к значительно более тяжелым состояниям напряжения, депрессии и безразличия к жизни.
Со временем ты забываешь, как чувствовал себя (по-настоящему, несколько месяцев без употребления) трезвым, и тревожное, раздерганное состояние становится внутренней нормой.
Также во время абстинентного синдрома концентрация дофамина увеличивается в периферической крови, и чем его больше, тем тяжелее состояние. Если баланс биохимии от длительности и количества употребления нарушится еще сильнее и дофамин в крови повысится в три раза – наступают психотические состояния.
Резюмируя: когда прием алкоголя прекращается, организм пытается восстановить химическое равновесие самостоятельно. Мозг резко останавливает производство собственной ГАМК, но регулировать глутаматные рецепторы он не может. В связи с этим возбуждающее действие глутамата и адреналина усиливается. Это приводит к гиперактивности центральной нервной системы – нейроны перевозбуждаются, и появляются симптомы абстиненции – тремор, тахикардия и повышение артериального давления, – которые могут перейти в белую горячку, то есть возникнут мания преследования, бред ревности, галлюцинации и другие грубые нарушения сознания.
Оттого алкогольный психоз – не осложнение алкоголизма, а закономерное его проявление, как правило, дебютирующее во второй и третьей стадиях.
Чаще всего острые психотические состояния возникают в первые сутки после отмены, по статистике, до 90 %. Оттого известны случаи, когда хронические алкоголики во второй-третьей стадии заболевания специально встают ночью употребить небольшое количество вещества, чтобы отодвинуть надвигающееся состояние абстиненции и психоза.
И если белая горячка случается исключительно в период абстиненции, то внутри употребления также возможны паталогические состояния, связанные с сумеречным помрачением сознания, бредом и галлюцинациями.
Все вышеописанное происходит не в один день. Годы употребления, хотите вы того или нет, меняют вашу биохимию. И где тот самый момент, когда мудрый и до последнего сопротивляющийся, пытающийся сохранить баланс организм не справится и вы очутитесь за гранью, в богоподобных отношениях с веществом или в безумии психоза, – неизвестно никому.
Часть II. Отчаяние
Глава 14. Без надежды
Галогеновая лампа чуть слышно и оттого вдвойне противно гудит под потолком. Больно смотреть на режущий белый свет… Встала с кровати осмотреться. Палата с тремя койками. Соседки спят. Решетки на окнах. Туалет. Даже со стульчаком. Туалет в палате, а не в коридоре, да еще и стульчак – это хорошо. Это настоящий комфорт для заведений, в которых за последние пару лет она оказывалась слишком много раз. На зеркале маленькая синяя косметичка с зубной щеткой и пастой. С обратной стороны – белый логотип наркологической клиники «Бехтерево».
Значит, «Бехтерев». «Бехтерев» с теплым туалетом и стульчаком. Это хорошо. Не надо бегать по коридорам… Стульчак. Белый стульчак. Белый пластиковый стульчак. Это очень хорошо. Она вышла из уборной, легла на кровать, с трудом натянула слабыми трясущимися руками одеяло и закрыла глаза.
Она не знала, какой сейчас день. Не знала, как попала сюда. Не помнила, что происходило после ее ночного безумия на Невском. Но сейчас она была в безопасности. Живая. Да еще с отдельным туалетом в палате. И кроме удовольствия от наличия уборной чувств не было.
За последние пару лет она видела много разных женщин, которых пьяными и в абстиненции привозили на соседние койки. У них были чувства. Часто они, отекшие, уже со следами многолетних употреблений на лице, возмущались недоразумению. Клялись, что их состояние было чистой случайностью, что вообще-то они почти не пьют, что с ними все абсолютно нормально. Злились на начальников, родителей или друзей, которые настояли на их госпитализации. Бесконечно объясняли роковое стечение обстоятельств последних дней, приведшее к запою.
Она же молчала. Она давно не делала вид.
Она не сомневалась, что зависима. Оттого было страшнее. Потому что не было иллюзии.
Так же как не было веры в то, что это возможно изменить. Иногда, покупая литровую бутылку крепкого алкоголя, она надеялась, что удастся выпить ее целиком и завтра не будет. Но она выключалась раньше опустошения смертельной дозы, и завтра случалось. И опять. И опять. И опять. Эти женщины еще остро чувствовали вину и оттого оправдывались. Эти женщины могли еще, пусть и иллюзорно, но верить в возможность нормальной жизни. Она уже не могла. Она уже не сопротивлялась правде. И оттого все, что оставалось, – это радоваться стульчаку.
К вечеру пришел лечащий врач-нарколог – некрупный мужчина лет сорока. Он не улыбался, не интересовался душевным состоянием и явно не имел никакого желания знать больше, чем результаты анализов, кардиограммы и реакции зрачков, чтобы назначить новые уколы и капельницы. Ему было все равно. Он не жалел и не сочувствовал. Это было обидно. Впрочем, они и сами себя не жалели, но чужой жалости хотелось. А этот был холодный как лед. Про себя она назвала его Крысой.
Через пару дней приехал муж. Наверное, стоило удивиться его несгибаемости, тому, что снова и снова он не оставляет ее, стоило что-то чувствовать… вину, или благодарность, или удивление. Хоть что-то. Но это кино повторялось слишком долго и часто и давно стало какой-то неизбывной данностью, уже не вызывающей эмоции.
Муж сказал, что есть еще один способ, который они не пробовали. Близкая знакомая семьи, психолог, рассказала ему про реабилитацию. Про то, что есть место, куда можно поехать на месяц, и там алкоголикам оказывают помощь. Какую – не очень понятно, но это шанс.
Она посмотрела на его. Как описать состояние после отчаяния? Как описать то, когда страдание становится не эпизодом, а чем-то обыденным? Как описать взгляд человека, выжженного изнутри? Она смотрела на него и понимала, что выглядит
