свой чёрный камень, что в лесу дед ему дал. В руке держит, а тот тёплый, да не совсем чёрный, а весь в пятнах белых… И откуда они взялись? Прав был тот дед. Много Вешке досталось, да всё не то, что хотелось. Думал он как лучше делать, а получается, что не нужно это людям. Потому и в ямы его сажали, и батогами били, и голодом морили, и травили по-всякому…
Долго он так сидел, жизнь свою вспоминал, коротко ли, только заметил, что жижи в яме прибавляется. Вот уже по колено её стало. И темнота вокруг какая-то густая собирается, плотная. И ощутил Вешка, что в яме ещё кто-то есть. Кто-то невидимый и страшный. И вот выступила из тьмы женщина да к Вешке подходит. А ямы-то уж и нет совсем! Вокруг хоть и тьма непроглядная, а чувствуется, что пространство огромное во все стороны простирается, ни верха, ни низа нет, и лишь где-то там далеко островок малый среди болота, яма накрытая, где он, Вешка, находится, костерок небольшой, да люди вокруг него сидят. А вместо столба та женщина стоит и о чём-то с ними разговаривает.
Вдруг окликнули его, звать стали, но молчал он. Потом чудища приходили разные, напасть и съесть хотели. Хоть и страшно Вешке было, но ни звука не издал он. И открылась ему точка светлая, и стала расти, и притягивать его к себе. Страха совсем не было, и погрузился он в этот свет, и понял, что умер…
Мягкие мамины руки смывали с него что-то. Что-то липкое, грязное, неприятное. Вокруг было жарко и влажно. Вот она окатила его тёплой водой и стала снова смывать это липкое. Он пока не открывал глаз, а просто наслаждался прикосновениями этих рук. Маминых рук. Они были и ласковыми, и тёплыми, и требовательными. От них в него вливалась сама Жизнь. Она наполняла всё тело! Каждый его уголок, каждую косточку и каждую жилку. Он, наконец, открыл глаза и увидел её лицо. Лицо своей мамы.
А Мякишка тем временем на бревне сидел, вроде за работой холопов смотрел, а на самом деле думу думал. Да дума та больно каверзная. Раньше не сомневался он, что всё как барин говорит делать надо, да вот не совсем так оно оказалось. Вешка поперёк воли барской пошёл, и вон как дело обернулось. На заимку барин его отправил, железо варить, да не просто, а с долей в деле. Целую десятину ему отвалил! Это же надо так? Так ведь можно лет за десять-пятнадцать и свою доменку построить да жить-поживать — сам себе голова. Эх, жаль, не Мякишке такое счастье досталось. Он бы уж развернулся так развернулся! И не одну, а три доменки поставил… да чего там три? Пять в самый раз будет! И холопов себе накупил бы или закупов, и работали бы они у него день и ночь, руду плавя да Мякишку обогащая. Вот жисть-то пошла бы! А тут всё этому непутёвому Вешке досталось. Да ведь не сможет он всё как надо сделать! Не сможет! Эх, несправедливо! Решил Мякишка барину в ноги упасть да просить его дать ему эту доменку. А как решено, так и сделано. Вечером барин в благости после ужина пребывал, вот Мякишка к нему и подошёл со своей просьбой.
— Хм… — задумался барин. — Так ты значит, тоже на волю хочешь?
— На волю, барин. Буду там тебе служить да Богу за тебя молиться. Ты вон Вешке доменку дал, и мне дай что-нибудь.
Задумался барин, а потом и говорит:
— А с чего ты взял, что сможешь управиться там самостоятельно? Там привычка к своей воле нужна, а ты в моей воле жить привык, как же ты сам думать да решения принимать будешь, когда только мои думы и чаяния выполнить можешь?
— Да уж как-нибудь, барин. Ты прикажи, я и выполню.
— Вот опять — прикажи. Ты мне эту дурь из башки выкинь! Ты мне тут нужен. Кто за холопами смотреть будет?
— Так старший приказчик на то есть, а мне нешто откажешь счастье своё найти? Вешку вон приветил, хоть он больше года от работы отлынивал, а меня и наградить не хочешь?
— Да не награда это для тебя, а смерть будет. Не сможешь ты так жить, У тебя раб в душе сидит! А с ним самому никак нельзя. С ним только чужой волей жить можно.
Но ничего не слушал Мякишка, упрашивал барина, умолял, в ногах у него ползал, наконец барин не выдержал:
— Хорошо! Сделаем так. Пойдешь, как Вешка, в лес, куда глаза глядят, на пять дён. Коли сможешь выжить, да вернувшись, подтвердишь желание своё — отпущу. Коли нет, так не обессудь, быть тебе холопом до смерти твоей.
— Почто так, барин? А сразу никак нельзя?
— Нельзя! Это моё последнее слово. Завтра и уходи.
Приуныл Мякишка, пригорюнился, только мечта есть мечта, к ней стремиться надо, а не мечтать всю жизнь. Встал он на следующее утро и ушёл в лес. А куда идти, не знает. Пошёл куда глаза глядят, а глядели они у него прямо, так и шагал он, нога за ногу, шаг за шагом…
Долго ли, коротко ли он так шагал, только притомился да есть захотел. А еды-то и нет совсем. Стал он петли вязать на зайцев. Навязал, на тропках поставил, рядом сел и ждёт. А в животе уже урчать от голода начало, все зайцы за версту это урчание слышат, и ни один близко не подходит. А есть ещё больше хочется… а в холопской избе сейчас кашу дают с маслом. Вроде и не замечал раньше Мякишка вкуса её, а теперь запах прямо в носу стоит, а вкус во рту поселился. А в животе кишка кишке кукиш кажет да ругается на чём свет стоит. И урчание это по всему лесу разносится. Нашёл он полянку с ягодами, стал собирать и есть их, да какая с ягод сытость? Ясное дело — никакой. Так, лишь червячка заморить. Так и маялся он целый день, а ночью ещё хуже стало. В лесу темно, кругом всё шуршит, крыльями хлопает, кто-то крадётся к бедному голодному Мякишке, самого на ужин слопать норовит. Развёл он костёр большой, вооружился палкой да по сторонам зыркает. А там темно, ничего не видно, а хворост заканчивается уже, а завтра опять есть надо искать, и ещё пять дней и ночей так жить придётся! А в каморке его тепло и
