— Давай помолимся, чтобы Господь послал нам хорошую погоду, — сказал он, когда во время десерта чистил для нее грушу. — Здесь очень красиво, мы недалеко от бухты Ансти, и даже в середине зимы красные скалы и голубое море великолепны. Мы будем много и далеко ходить.
— И играть в гольф. Горничная сказала мне сегодня, что здесь есть частное поле для игры в гольф.
— У нас нет клюшек, но мы выпросим или займем. Мне бы очень хотелось поиграть с тобой в гольф, — сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза. — Ты — чемпион? Какой у тебя гандикап?
Время летело весело и незаметно. Роланд заказал шампанское и заставил ее выпить немного, хотя она ссылалась на то, что не привыкла к вину. Он весело провозгласил тост:
— За мою жену Жонкиль!
Она подняла бокал, наполненный золотистой жидкостью, в котором поднимались пузырьки, и ответила на его тост:
— За моего мужа Роланда!
Он разом выпил свой напиток, решил жить одной минутой — хватать счастье, пока можно. Сегодня Жонкиль любит и доверяет ему, а завтра — будь что будет! «Я — эгоистичное животное, но я люблю ее! — честно, искренне говорил он себе. — Я бы отдал все на свете, чтобы сохранить ее любовь».
Ужин был окончен, они пошли выпить кофе.
— Я хочу закурить! — объявила Жонкиль. — До сих пор мне не разрешала бабушка. Но я всегда хотела.
— Пожалуйста, — сказал Роланд, протягивая ей свой портсигар.
Он очень смеялся, потому что она кашляла и дымила так старательно. В конце концов, она с отвращением бросила сигарету.
— Я не умею, — сказала она. — Я безнадежный ребенок. Роланд, почему ты не женился на более опытной светской женщине?
— Потому, что я предпочитаю ребенка, — сказал он. — А теперь, дитя, пойдем потанцуем. Здесь бывают танцы три раза в неделю, и я слышу откуда-то мелодию фокстрота.
Они танцевали все танцы. На балу у Поллингтонов Жонкиль научилась слушаться Роланда, и сегодня они были идеальной парой. Женщины, проживающие в отеле, смотрели на Жонкиль немного завистливо.
— Я думаю, что у них медовый месяц, — прошептала одна. — Ты видишь, как он смотрит на нее? Он очень красив — именно тот тип мужчин, которые нравятся.
— А она такая молодая. И довольно безвкусно одетая девица, — сказала ее соседка. — У мужчин странный вкус.
Жонкиль кружилась по залу в объятиях своего мужа, лучезарно счастливая, в полном неведении о критике, которой она подвергалась. Они еще танцевали, когда пробило одиннадцать часов. Роланд сказал:
— Тебе надо идти спать, дорогая девочка. Ты устала. У тебя круги под глазами. Беги наверх. Я скоро приду.
Кровь прилила у нее к лицу. Ей было почти страшно встретиться глазами с его горящим взором. Она ответила что-то нечленораздельное и ушла. Он смотрел, как она вошла в лифт, затем направился в курительную комнату. Теперь у него было очень утомленное, немного бледное лицо, потухшие глаза.
«Боже, неужели она возненавидит меня завтра, — лихорадочно проносилось в его голове. — Неужели она оставит меня? Жонкиль... моя Жонкиль!»
Как часто раньше ему казалось, что он влюблен. Но теперь он знал, что никогда не любил ни одну из тех женщин, которые стали тенями прошлого. Он никогда не понимал смысла настоящей любви (любви, которая заставляет мужчину стыдиться за себя) до тех пор, пока не полюбил эту девушку, которая стала его женой.
В курительной никого не было. Роланд бросился в кресло, погасил сигарету и охватил руками голову.
Наверху в спальне Жонкиль сняла белое платье и скользнула в очень простой трикотажный халат, который бабушка выбрала для нее прошлой зимой. Скинув серебряные туфельки, просунула ножки в трикотажные комнатные туфли. На какое-то мгновение она застыла. Ее сердце колотилось, а руки дрожали. Жонкиль почувствовала потребность глотнуть свежего воздуха. Она подняла тяжелые портьеры и открыла окно. Порыв холодного ветра освежил ее щеки и лоб. Она улыбнулась и посмотрела в окно. Там царила морозная ночь и небо было усыпано звездами. Великолепные газоны отеля были белыми от инея, сверкавшего под декабрьской луной, как алмазы. Издалека доносился шум моря.
Детское личико Жонкиль было бледным и чистым в лунном свете. Она подняла глаза к небу и у нее вырвался долгий, глубокий вздох счастья.
— Роланд, — прошептала она.
Через несколько минут он придет; она — его жена, а всего несколько дней назад она была просто Жонкиль Риверс... и вела размеренную, монотонную жизнь как приемная дочь и наследница Генри Риверса.
— Как я счастлива, — прошептала она сверкающей холодной ночи. — Как я...
Кто-то постучал в дверь.
Жонкиль опустила портьеры и быстро оглянулась.
— Войдите, — сказала она тихо.
Это был не Роланд. Это была горничная.
— Пожалуйста, мадам, — сказала она. — Мистер Чартер желает поговорить с вами в курительной комнате.
— Мистер Чартер... внизу? — Жонкиль уставилась на женщину, затем добавила сконфуженно, — о, вы уверены?
— Совершенно уверена, мадам. С ним еще один джентльмен, и я думаю, что они оба хотят видеть вас.
— Еще один джентльмен, — повторила Жонкиль. — Но кто? Вы знаете его имя?
— Боюсь, что нет, мадам, — ответила горничная почтительно.
Ничего не понимая, Жонкиль выскользнула из халата и снова надела вечернее платье и туфли. С какой стати Роланд послал за ней... и кто был с ним... почему он не поднялся к ней, как обещал?
Когда она быстро шла к лифту, ее вдруг озарило:
— Отец, — сказала она приглушенным голосом и немного побледнела.
Да, это должен быть именно отец. Он вернулся из Висбадена и, получив телеграмму Роланда, кинулся в Торки.
Спускаясь на лифте, Жонкиль сжала зубы.
«Теперь в бой, — подумала она. — Но я не позволю ему увести меня от Роланда — я не позволю».
Глава 7
Войдя в курительную комнату, в которую рассыльный проводил ее, она убедилась в правильности своего предположения. Против Роланда стоял очень высокий, худой, угловатый мужчина в коричневом костюме и в пальто. Это был Генри Риверс. С легкой дрожью Жонкиль посмотрела на знакомое лицо, такое худое, такое суровое, с жесткими узкими губами и глубоко посаженными глазами под кустистыми седыми бровями. Лицо было еще более жестким и суровым, чем обычно, но взор, который он обратил на нее, немного смягчился. Он протянул ей руку.
— Жонкиль, дитя мое! Слава Богу, я успел.
Она ничего не сказала, не ответила на его приветствие, а подошла к Роланду и вложила свою руку в его.
— Отец, я вышла замуж за Роланда, вы должны принять его и простить меня, — сказала она храбро.
Мужество, гордость и непреклонность, которые звучали в ее голосе, почти разбили сердце Роланда Чартера в эту минуту — самую черную минуту в его жизни. Мертвенно-бледный, он с силой сжал ее тонкие пальцы в своей руке.
