нужно было решить самой.
И, впервые за всю жизнь, она ощутила себя свободной. Не нужно было идти на нелюбимую работу, не было уже никакой работы, готовить еду — не из чего и не для кого, детей взяли на содержание старенькие родители, а самой уже, кроме водички, и не хотелось ничего. Не нужно было поддерживать видимость приличного существования, иллюзию семейной жизни и прочие условные показатели. Можно было целыми днями валяться в постели, жалея себя и умирая. Но можно было и встать.
Елена Петровна сожгла больничный рисунок на балконе в старом эмалированном тазу. Вместе с дымом улетела и прошлая жалкая жизнь. Дети, с опаской навещавшие мать раз в два дня, вскоре застали вполне обнадёживающую картину — в перемазанной красками ночной рубахе, с ввалившимися блестящими глазами, Елена раскрашивала куски коробок от холодильников — телевизоров новой реальностью. Детки, при всей своей безалаберности не лишенные коммерческой жилки, навострились выносить мамкины картины, вставленные в дешевые рамочки, на местный Арбат. И дело пошло. В ряду мертво таращившихся на праздную публику лубков, Еленины рисунки — жили. На вырученные деньги можно было купить ещё красок, картона, кистей и поесть.
Жизнь, если поймать ее волну, не скупится, несёт на самый верх. В довершение всех чудесных превращений, купивший парочку Елениных работ, господин средних лет оказался что ни на есть иностранцем и собирателем современной примитивной живописи по всему миру. К тому же недавним вдовцом. Собиратель пожелал познакомиться с художницей, события закрутились пёстрой каруселью, и опомнилась Елена Петровна уже новой хозяйкой особнячка на берегу Тихого океана. А вы думали, так не бывает? Наверное, если заботиться только о куске хлеба, гася ту искру, которая дана свыше, то и не будет. Нельзя, конечно, совсем не переживать о насущном, но и доводить это до фанатизма тоже, пожалуй, не стоит.
30
Я надеюсь, что рассказала вам хорошую и поучительную историю. У меня таких историй — целая всемирная библиотека. Бесконечное информационное поле. Логин, пароль и — вот он, доступ к веками скопленной по крупицам мудрости. Самое интересное, что у вас он тоже есть. Вернее, есть возможность. Говорят же — и ищущий найдёт, и желающий слышать — услышит. Кто готов, тот и получит. Надоест когда перебирать крупу да горох лущить, поднимите глаза к небу, поднимите.
Если там тучи, то всё равно, рано или поздно, выглянет солнце. Смотреть на него нельзя, не дано это человеку, зато можно жить и не бояться, что оно погаснет. На что ещё мы можем так твердо рассчитывать?
Ещё там есть собственно небо, синее, голубое, серое — по ситуации. Солнце смешивает на нем краски заката — восхода. Небом пользуются птицы и люди в целях быстрого перемещения по своим хозяйственно — бытовым надобностям. Зерна там поклевать или слетать на недельку отдохнуть в другие страны. Птицы летают легко, а люди с натугой и продуманно. Люди летать — боятся. Они покупают в порту, в магазинах без налогов, виски и коньяки, такое персональное горючее и заправляют себя, как самолет. И этот акт приобщения к таинству механистического полёта внушает им оптимизм и надежду.
Говорят, что на небе находятся райские сады, где человек наконец обретает то, что потерял давным-давно. Так давно, что и вспомнить не может, что же это было, и назвать. Но, видимо, что-то значительное, потому что и забыть этого не может. Получается, что с небом у нас давняя и прочная связь. А с землей? Ну, судя по тому, что мы с ней делаем, не очень.
Вот живёт человек на свете, а как будто в темноте — наугад. Методом проб и ошибок, шишек и синяков. А подсказки-то вот они, на каждом шагу, оказывается. Дело за небольшим — суметь увидеть или услышать. Или просто почувствовать. И не бояться доверять персональным органам чувств. Уж они, родимые, нас не подведут.
31
Я могу вернуться на пятнадцать лет назад. Туда, где я — не совсем понимающая, на каком свете нахожусь из-за постоянных бессонных ночей и нездешней легкости в организме. Смотря отсюда туда, понимаю, что было — счастье. Незамутненное комфортом и прочими приятными мелочами достаточной жизни. Просто была весна, месяц май с его именинами сердца и изумрудной свежестью зелени. Почему я запомнила именно это мучительное время — с вечно болеющей, плачущей ночи напролет лялькой и скудным рационом материальных удовольствий, с мыслью, что не хватит денег на что-либо насущное, холодной волной бегущей вдоль позвоночника — как предчувствие чего-то настоящего?
Ни появившийся позднее достаток с его возможностями того и сего, ни сами возможности, материализующиеся время от времени во что-то вкусное или красивое, не давали такого прекрасного ощущения некой правильной сиюминутности. Просто — сидящая на скамейке под майскими берёзками в оцепенении сна — бодрствования молодая бестолковая мамаша, перемещение тени от склонившейся ветки по младенческому личику в коляске. Лёгкий ветерок, лёгкие облачка. Жизнь — впереди.
Не скажу, что жалею о том, что всё с какого-то момента пошло не так — кто знает, как оно должно идти? Да и где он, этот момент? Как определить, что вот — дальше развилка, можно так, а можно этак? Или, ещё лучше — три тропинки от большого серого камня с накарябанным на нем пессимистическим прогнозом развития событий вне зависимости от выбора варианта. Наше, родное, русско — народное… Но, с другой стороны, шёл-таки Иван — дурак по тропинке, идти всё равно ведь надо было. Спасать там всех подряд — то того, то этого. Шёл и находил-таки свое дурацкое счастье.
Это, я думаю, проверка такая — пойдёшь или испугаешься писанины каменной и развернёшься. Даже не совсем понятно кто писал-то — может быть, вообще шутник какой-нибудь. Смотрит себе из кустов и радуется, что добрый молодец голову повесил у камешка от таких перспектив. А как же ты хочешь, Иванушка? Чтобы получить, нужно сначала — отдать. Ну, или обозначить такую готовность. Сказочки эти — вещь непростая. Да и не детская совсем. Иванушке в начале жизненных испытаний предстоит отрешиться от мирского — жены там, коня, а то и вообще от собственной бренной оболочки. О чём его честно предупреждают. Встал ты, Иванушка,
