Димкин тренер в секции бокса назвал бы такую реплику ударом ниже пояса. Лека Бархатов с этой минуты стал думать только о том, под каким предлогом откланяться. Но Раймонд Тырва и не подумал принимать реплику на свой счет. Наоборот, он так улыбнулся, что Жанна вздрогнула.
Чтобы разрядить атмосферу, Антон вспомнил, как однажды Гасилов притащил в класс газету, где писали о спецшколе, и читал ее с выражением, как морские стихи:
— «Было весело и оживленно. Но уже чувствовалась некоторая, если можно так выразиться, выправка…»
— А теперь покажи свою выправку, — сказал тогда Аркашке Лека Бархатов и скомандовал: — Смирно! Напра‑ву!
Гасилов закачался, как на шарнирах, немного подумал и, смешно щелкнув каблуками, повернулся в обратную сторону.
— Эх ты, сено-солома! — сказал Бархатов и дал ему домашнее задание отработать повороты на месте…
— Издевательство и самодурство, — объявила Жанна, посмотрев на пунцового Леку. Она уже завелась и не могла остановиться. — Теперь ясно, почему к тебе так относятся подчиненные.
Тырва опять улыбнулся. Жанна была готова растерзать его за такую улыбку.
— Чего пристала к человеку? — вступился Антон. — Все было правильно. Зато сейчас Гасилов сдал зачет по строевой подготовке и допущен в парадный расчет.
— Аркашка обещал познакомить меня со своим знакомым поэтом, — вставил слово Майдан.
— Обязательно познакомься, — одобрила Жанна. — Хорошо бы выяснить, почему не всем доступны его морские стихи.
На обратном пути Бархатов старался оторваться от попутчиков. Ему хотелось вернуться и поговорить с Жанной без свидетелей. Но из этого ровно ничего не получилось.
— Нельзя отставать — побьют, — ласково посоветовал ему Раймонд. Тырва улыбался, но в тоне его Леке почудилось что-то такое… В общем, Бархатов передумал. Он ничего не терял. С Жанной можно было поговорить в любой другой день. А Димка понял Раймонда по-своему.
— Уже побили, — возразил Майдан. — Чего уж тут махать кулаками.
ГЛАВА 8. БРЮХО ДОЛОЙ!
Набухшие тучи, без устали сеявшие над городом мелкую, по-осеннему нудную морось, вдруг потемнели еще больше и разрешились отборной крупчаткой. После конца уроков снег уже падал обильно, остервенело, подхваченный норд-вестом, хлестал по щекам Димки Майдана, набивался в щель между воротом шинели и фланелевым слюнявчиком, который отчего-то именовался галстуком.
В строю парадного расчета Димку поставили рядом с Аркашкой Гасиловым. Аркашка с удовольствием сделал шаг влево. Он обрадовался однокласснику. К счастью, в строю не до разговоров, но после конца тренировки им вместе ехать домой на трамвае. Гасилов, конечно, будет любопытничать, спрашивать, отчего Майдана вдруг перевели сюда из оркестра. А объяснять не хотелось. Да и не поймет Гасилов.
А все случилось потому, что Димке разрешили принести трубу домой. Каждый вечер, окончив уроки, он снимал инструмент с гвоздя, натирал суконкой, намазанной, по словам тети Клаши, «какой-то зеленой гадостью». Но паста ГОИ чистила отлично, и в бледно-желтой латуни отражалась удовлетворенная физиономия музыканта. Она то съеживалась, то распухала до габаритов Антоши Донченко. Совсем как в павильоне кривых зеркал из «Табора», то есть Таврического сада.
Налюбовавшись трубой, Майдан вынимал ноты и по всем правилам начинал дышать диафрагмой. Соседи никак не могли взять в толк, кому нужны эти отрывистые дребезжащие звуки. Они не понимали, что без баритона нет и мелодии, хлопали дверьми и громко выражались на кухне. Тетя Клаша пыталась им объяснить, что Димка просто готовит домашние задания. Школа у него теперь не простая — специальная, и чему же удивляться, что Димочка и уроки учит не как все. Впрочем, тетя Клаша задерживалась на работе и являлась домой в самом конце музыкального антракта.
Димка никогда не предполагал, что ему угрожает беда именно со стороны тети Клаши. Вчера она пришла с работы и отправилась на кухню хлопотать насчет ужина, а Димка дудел еще с четверть часа. Не успел он повесить инструмент на место, как дверь с треском распахнулась. Труба сорвалась с гвоздя и шмякнулась об угол.
Когда Федор Петрович пришел домой после вечерней смены, он осмотрел трубу и покачал головой. Инструмент оказался испорченным, и сегодня школьный оркестр играл уже без Димки. На набережной гремел «Колонный марш». Майдан издали видел, как синеют у музыкантов лица, как снег облепил панцирем их неподвижные фигуры и скатывался каплями по тусклой меди надетых через плечо труб. Этот марш официально имел только мелодию. Но для удобства запоминания кто-то придумал шуточные нехитрые слова. Они звучали в ушах у Димки с каждым тактом:
И баб-ки нет,И мам-ки нет,И не-ко-го боять-ся…
«При-хо-ди ко мне до-мой…» — ревели медные трубы. Ритм дергал тело, как за веревочки, и ноги, разом взлетая на одинаковую высоту, с хлюпом чавкали в снежной кашице…
Под марш двигались отдельными шеренгами по двадцать четыре человека в ряду.
— Брюхо долой! — пытался перекричать оркестр военрук. — Следи за грудью четвертого…
«Брюхо» — это значит линия строя изогнулась дугой. И очередная шеренга, все двадцать четыре пегие, припудренные крупкой фигуры, изо всех сил старалась равняться.
«Брюхо долой! — Майдан думал о брюхе совсем в другом смысле. — Что, если придется платить за трубу?»
Холод ручейком бежал по спине. Шинель, туго подпоясанная лакированным ремнем, не слишком грела. Крупнозернистая колючая мука вихрилась в воздухе, с размаху стегала Неву. Вода вспухала ледяной квашней и неуклюже ворочалась у мостовых быков.
Оркестр все время наяривал «Колонный марш». Другого просто не успели выучить.
— Равнение на вышку Академии художеств, — надрывался хрипом военрук. — Ботинок не жалей! Разобьете — новые выдадим.
Рядом с Димкой маршировал Гасилов. Он ничего не жалел. У Аркашки есть и отец и мать. Его ждал дома обед. Аркашка никогда не задумывался над тем, сколько дней осталось до получки…
«Сколько стоит труба баритон?» — сверлила Майдана неотвязная мысль, а руки и ноги его двигались под музыку совершенно автоматически.
Два месяца спецшкола ежедневно выходила на строевую подготовку. После уроков ходили во взводном строю, несмотря на слякоть и непогоду.
— Бегом, шагом марш! — скомандовал однажды математик Святогоров.
— Отставить! — услышал его команду вездесущий военрук.
— Я хотел дать ребятам возможность согреться, — объяснил Михаил Тихонович. Он тоже теперь был одет в командирскую двубортную шинель. На продолговатой голове вытянулась седлом фуражка с «крабом».
— Понятно, — улыбнулся Радько. — А я хотел обратить ваше внимание на то, что ученики одновременно и бегом и шагом следовать не могут.
В строю захихикали. Военрук вскинул глаза. Смех как обрезало.
— Командуйте! — предложил Радько командиру взвода.
Легко было сказать. Святогоров старался изо всех сил. Тридцать учеников послушно равнялись, замирали, маневрировали вперед, назад и в стороны. Михаил Тихонович особенно гордился умением сохранять у учеников сухую обувь. Стоило ему объявить, какое плечо вперед, как направление движения менялось, и лужа оставалась в стороне. Взвод как раз правым плечом вперед огибал свежий сугроб, когда математик снова заметил проверяющего военрука.
— Смирно! Равнение налево! — закричал осмелевший Святогоров и, приложив к козырьку руку, направился к Радько.
— Михаил Тихонович! — вдруг неофициально спросил военрук. — Почему взвод равняется на сугроб?
Математик отшатнулся и только тут обратил внимание на подопечных. Буквально выполняя его команды, ученики описывали спираль вокруг сугроба.
— Прямо! — спохватился Святогоров. И снова, оказалось, невпопад.
Взвод дружно двинулся на снег и с методичностью робота растоптал сугроб каблуками.
Естественно, в парадный расчет преподавателей не включали. Среди них умели командовать только командир роты Оль да еще Рионов. Билли Бонс маршировал удивительно легко для своей массивной фигуры.
— Вот это мужчина! — услышал однажды Димка мелодичный возглас с тротуара. Борис Гаврилович горделиво вскинул голову, мельком «запеленговал» автора реплики, но «швартоваться» на сей раз не стал. Димке это было понятно: Билли Бонс шел в строю. Он всегда подчеркивал, что «строй — святое место».
Константин Васильевич Радько прилагал немало усилий, чтобы и остальные учителя стали похожими на Билли Бонса. Димка узнал об этом случайно. Еще до катастрофы с трубой он задержался в спецшколе до позднего вечера. Когда капельмейстер отпустил оркестр по домам, ребята услышали, как наверху, в актовом зале, бухают тяжелые шаги.
— Кто там грохочет?
Майдан осторожно заглянул в полуоткрытую дверь. Все двадцать пять учителей, библиотекарша, врачиха выстроились в зале двумя шеренгами. Капитан 3-го ранга Радько по очереди вызывал их из строя. Учителя отдавали честь и начинали уставной доклад. Словом, все было так, как на обычных занятиях по строевой подготовке.
