в прованское масло. Колетто то и дело позванивал, толкая перед собой тележку со всякой сдобой; при этом он передразнивал соборного пономаря Пипистрелли, показывая, как тот молится. Девушки, обмахиваясь веером, кружили вокруг тележки, в ожидании, что кто-нибудь их угостит.
— Сюда, Корви! Сегодня найдется еда и для тех, кто не в состоянии платить.
Синьора Цампьери, Нина и молодой Мандолини сами не ели, предпочитая раздавать свои припасы ребятишкам, которые стали перед ними в кружок, а подмастерья и служанки побежали в переулок звать на пир самое Лучию-Курятницу.
— Посадите ее рядом с адвокатом! Пусть будет за председателя!
Адвокат встретил ее глубоким поклоном.
— Будет вам шутить! Рядом с адвокатом место дона Таддео! Да где же он?
— Эй вы! — Галилео Белотти преградил дорогу горбатому писцу из Спелло, когда тот уже пытался улизнуть от него на улицу Ратуши. — Если глаза мои меня не обманывают, вы, кажется, гор… — Конец он проглотил. — Но это не мешает нам быть равными.
И они рука об руку пошли искать себе столик.
— Дона Таддео нигде не видно! Мы обегали весь город!
— Черт побери, не иначе с ним что-нибудь стряслось.
— Пустое! Он, верно, спит, не надо его беспокоить. Бедняга утомился больше всех. За здоровье нашего святого!
Вместо Лучии-Курятницы адвокат, радостно ухмыляясь и виляя задом, повел к почетному месту под аркадами докторшу Капитани, а по правую руку от себя усадил кавальере Джордано. Но самому ему не дали сесть.
— Кьяралунци грозится уйти. Он не хочет сидеть за одним столом с маэстро!
Адвокат немедленно принял меры.
— Постыдитесь! Такие почтенные люди! Я ни за что бы не поверил, что вы захотите испортить нам всенародный праздник. И уж раз вы помирились с женой, Кьяралунци…
Ибо жена его улыбалась, хоть веки у нее и припухли.
Маэстро наклеветал на нее, упрямо повторял портной, и теперь они враги. Однако адвокат утверждал, что это была шутка, маэстро, видимо, хотел сострить.
— Вы же знаете, Кьяралунци, как смешно, когда жена обманывает мужа.
И тут заговорил капельмейстер, усиленно помогая себе руками:
— Считайте меня интриганом, хотя у меня это вырвалось в сердцах, но, умоляю вас, не верьте, не верьте, что в этом есть хоть слово правды! Мне было бы невыносимо думать, что я причинил вам такое огорчение, когда сам я так невообразимо счастлив.
Он зарыдал. Трудно было понять, что он говорит. И тогда адвокат произнес растроганным голосом:
— Неужели вы еще сомневаетесь?
Портной медленно залился краской, беспокойно потянул носом и вдруг схватил своего противника за руку. Адвокат зааплодировал.
— Не питайте больше друг к другу злобы!
— Да никакой злобы и не было, — сказал капельмейстер. — Это была словно чужая злоба, которую ты случайно подобрал на улице. Привяжется такая напасть, и нянчишься с ней, будто она твоя. А тут еще и гордость — от нее всякая злоба сильнее делается: раз я не прав, так давай буду еще больше не прав. А ведь от этой неправоты только себе и вред. С такими чувствами оперы не напишешь! — И, обращаясь к адвокату: — Вы не представляете, каким надо быть хорошим для того, чтобы творить!
— Э! Кому вы говорите! — возразил адвокат.
А позади, на углу площади, у ступенчатой улички, Флора Гарлинда, откинувшись на своем стуле, наблюдала это пиршество, эту опрометчивую болтовню, доверчивый смех, всеобщее братание… «Что за жалкий обман? Как будто в мире можно на кого-нибудь положиться, кроме себя самого! Доброта! Великое не знает доброты. Дон Таддео сделал ошибку, опустившись до них, скоро он в этом убедится… Нам не подобает якшаться со всякой мелкотой. И все же этому дурачку расчистили дорогу, он приглашен в труппу Монди-Берленди, а я буду по-прежнему петь перед мужичьем. Все вышло не так, как я думала. Видимо, мне придется трудней, чем ему. И это несмотря на мою готовность всем жертвовать, несмотря на всю мою безрадостную жизнь!»
— Эй, барышня! — позвали ее Цеккини и его собутыльники. — Спойте-ка нам что-нибудь! Вот, выпейте для подкрепления сил. Идите сюда!
— Флора! — окликнула ее Италия, сидевшая за столиком визави, и повернулась к ней, насколько позволяло соседство Северино Сальватори-младшего, который непременно хотел похитить у нее поцелуй. — Флора, тебя зовут!.. Ах, она и не слышит! Эта девушка слишком много думает, оттого у нее и морщины, как у старухи.
Примадонна посмотрела на нее до странности глубоким и неподвижным взглядом, который не замечал того, что видел.
«Так, значит, он симпатичный талант. Симпатичный, потому что снисходит до них; потому что угождает им и изливает перед ними свое сердце. А между тем, чтобы стать великим, надо сердце держать в узде… Сегодня он уступает старику возлюбленную и берет за это соответствующую мзду. Завтра он будет торговать своей музыкой. Нет! Он не опередил меня! Быть может, сегодня как раз тот день, с которого началось его падение. Так пусть же он еще какое-то время пользуется благодушной симпатией улицы, пока мое большое искусство, не разменивающееся на мелочи, не втопчет его в грязь».
Кто-то толкнул ее стул. Это мальчишки ползали на четвереньках под столиками, охотясь, как собачонки, за подачками. Белоснежный повар из гостиницы «Привет новобрачным» прибыл с огромным котлом, и все бросились к нему. Кавальере Джордано повсюду разыскивал Нелло Дженнари. Но синьора Камуцци остановила его.
— Я вижу, кавальере, вы собираетесь сделать глупость. Вы хотите сказать этому молодому человеку, чтобы он не ходил к портному.
— Они помирились! Вы понимаете, я спасен! — И старик подпрыгнул от радости. — Невидимка осталась с носом, мне еще жить и жить!
— Я буду за вас молиться, — пообещала синьора Камуцци. — Но это ничему не мешает, все равно портной рогат. Как, у вас такой богатый опыт, и вы ничего не видите? Жена портного и Дженнари не первый день знакомы. — И так как старик попятился от нее: — Они постоянно обмениваются знаками. Вас спутали с другим тенором, вот почему на вас пало подозрение. Впрочем, не мудрено, что все видят в вас опасного сердцееда.
Синьора Камуцци вздохнула. Старик продолжал испуганно вертеть головой.
— Нельзя его пускать к жене портного, — захныкал он. — Если у портного опять возникнет подозрение, он придет в ярость и прихлопнет меня, не разбираясь. Господи, как все перепуталось! Нелло!
Синьора Камуцци крепко схватила его за обе руки.
— Молчите! Да замолчите же, — прошипела она, и ее рот на маленьком белом личике судорожно искривился.
Он вдруг затих и стал смотреть на нее, прищурясь. Она выронила его руки и потупилась.
— Мучитель! — прошептала она. — Я уже так давно стараюсь дать вам понять, что ревную
