Лога выглядел так, будто вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
— Мы согласились на прочтение мыслей, конечно, но… — Он пожал плечами и беспомощно развел руками.
Теперь в разговор вмешался Танабар:
— Так что личность, которую вы звали Иксом, должно быть, вас обманула. Он вовсе не один из нас, а просто один из более низких чинов — агент. Мы их тоже отозвали сюда для проведения сканирования памяти. Однако на это нужно время. У нас его сколько угодно. Ренегат будет схвачен.
Тот Бёртон, что в кресле, спросил:
— Ну а если ни один из агентов не окажется виновным?
— Не говорите ерунды, — сказал Лога. — Во всяком случае, ваша память в части, касающейся того, как вы проснулись в предвосстановительной капсуле, будет стерта. Воспоминания о визите предателя и все события, которые последовали за этим, тоже уничтожатся. Нам крайне неприятно прибегать к таким насильственным действиям, но они необходимы, и мы надеемся, что недалеко то время, когда мы сможем все вернуть в прежнее состояние.
Бёртон, что сидел в кресле, сказал:
— Но… у меня останутся воспоминания о предвосстановительной камере. Вы забыли, что я очень часто думал об этом месте во времена между пробуждением на берегах Реки и визитом Икса. Кроме того, я рассказывал об этом многим людям.
Танабар ответил:
— Ах, да разве они вам поверили? А если и поверили, то что они могут сделать? Нет, мы не сочли нужным стирать всю вашу память о пребывании в мире Реки. Это причинило бы вам массу неудобств, лишило бы вас ваших друзей. И… — здесь Танабар остановился, — могло бы замедлить ваш личный прогресс.
— Прогресс?
— У вас будет время, чтобы выяснить значение этого слова. Безумец, который соблазнял вас своей помощью, использует вас для достижения собственных целей. Он ведь не сказал вам, что вы отбросили прочь возможность достижения вечной жизни тем, что согласились содействовать его планам. Он или она — кто бы ни был предатель — он Зло. Зло! Зло!
— Ну-ну, — сказал Лога, — нас всех это очень тревожит, но не следует забываться… Этот… неизвестный… он, вероятно, болен.
Человек с глазом из драгоценного камня ответил:
— Быть больным — в известном смысле значит творить Зло. Бёртон в кресле откинул голову и расхохотался громко и продолжительно:
— Значит, вы, ублюдки, ничего не знаете?
Он вскочил, и серый туман поддержал его, будто это была какая-то твердая субстанция. А Бёртон орал:
— Вы не хотите допустить меня к верховьям Реки! Но почему? Почему не хотите?
— Au revoir[77]. Простите нас за насилие, — сказал Лога. Одна из женщин направила на Бёртона, стоявшего на сцене, тонкий голубоватый цилиндр, и тот упал ничком. Еще два человека вышли из тумана; оба были одеты в одни белые килты. Они подняли бесчувственное тело и унесли его в туман.
Бёртон сделал еще одну попытку добраться до людей на сцене. Ему это не удалось, и он погрозил им кулаком, крича:
— Я вам никогда не достанусь, проклятые чудовища! Черная фигура за кулисами аплодировала, но ее ладони хлопали беззвучно.
Бёртон ожидал, что его отправят туда же, где он был подобран этиками, но очнулся он в Телеме — крошечном государстве, которое он сам когда-то основал.
Самым неожиданным было то, что его память ничуть не пострадала. Он помнил все, даже допрос двенадцати.
Каким-то образом Иксу и тут удалось одурачить остальных.
Позднее Бёртон предположил, что этики просто лгали ему, на самом деле вовсе не собираясь валять дурака с его памятью. Смысла в этом вроде бы не было, но он же вообще не имел понятия об их истинных намерениях.
Когда-то Бёртону приходилось играть две шахматные партии одновременно и к тому же с завязанными глазами. Но это требовало просто определенного умения, знания правил и знакомства с доской и фигурами. А правил теперешней игры он не знал, как не знал силы своих противников. Темный замысел терялся в бессмысленных узорах.
Глава 3
Застонав, Бёртон наполовину проснулся.
Какое-то время он никак не мог сообразить, где находится. Его окружала тьма, тьма столь же непроницаемая, как та, что заполняла, как ему казалось, все его существо.
Однако знакомые звуки тут же привели его в чувство. Корабль терся о стенки дока, и вода тяжко накатывала на его корпус. Рядом с Бёртоном раздавалось ровное дыхание Алисы. Сверху доносились легкие шаги — это Питер Фрайгейт нес ночную вахту. Возможно, он уже готовился будить своего капитана. Бёртон не имел представления, который сейчас час.
Были слышны и другие привычные звуки. Сквозь деревянную переборку проникал мощный храп Казза и булькающий — его женщины Бесст. Из следующей за ними каюты донесся голос Моната. Он что-то говорил на своем родном языке, но Бёртон отсюда не мог разобрать ни единого слова.
Наверняка Монату снился его родной далекий мир — Атаклу. Планета с «диким колдовским климатом», которая вращается вокруг оранжевого гиганта — звезды Арктур[78].
Бёртон полежал еще немного, напряженный, точно окоченелый труп, продолжая думать обычное: «Вот я лежу тут — мужчина в возрасте ста одного года, обладающий телом двадцатипятилетнего…»
Этики размягчили отвердевшие артерии кандидатов. Но им не удалось ничего сделать со склерозом души. Ремонт души, очевидно, был отдан на откуп самим кандидатам.
Сны уходили все дальше и дальше в глубь его истории. Вот только что ему снился допрос у этиков. Теперь же Бёртону грезилось, будто он снова переживает тот сон, который снился ему как раз перед тем, как он проснулся по зову труб Страшного суда.
Однако на этот раз он видел во сне и себя самого, то есть был одновременно и участником сна и сторонним зрителем.
Бог стоял над ним — лежащим на траве Бёртоном, бессильным, как новорожденный ребенок. На этот раз у Бога не было длинной черной раздвоенной бороды, и Он вовсе не был одет так, как то подобает английскому джентльмену на пятьдесят третьем году правления королевы Виктории. Единственная его одежда состояла из голубого полотенца, обернутого вокруг чресел. Фигура была пониже, чем в том — первом сне, куда короче, шире и мускулистее. Волосы на груди густые, курчавые и рыжие.
В тот первый раз Бёртон, взглянув в лицо Бога, увидел там свое собственное. Бог тогда имел такие же, как у Бёртона, черные прямые волосы; то же арабское лицо с глубоко сидящими темными глазами, похожими на блестящие наконечники копий, торчащие из глубины пещеры; те же высокие скулы, полные губы и выдвинутый вперед, почти раздвоенный подбородок. Однако лицо Бога не несло шрамов, оставленных сомалийским дротиком, пронзившим щеку Бёртона, выбившим ему зубы и скользнувшим по языку так, что конец наконечника вышел из другой щеки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
