…Лечение и время делали свое дело, разбитые кости левой ноги срастались. Правда, нога стала на два сантиметра короче, но Виктор не думал, что это настолько страшно. Гипс с руки ему уже сняли, и он теперь рассекал по госпиталю, грохоча о паркет костылями. Здоровье и силы постепенно возвращались, головные боли беспокоили все реже, на горизонте замаячила выписка. После фронтовых скитаний условия в палате казались верхом комфорта, соседи практически не раздражали. Все было однообразно и размеренно, в общем, не жизнь, а сказка. В палате он вскоре сделался своим: так же, как и все излечивающиеся, участвовал в госпитальных пересудах, пытался приударять за медсестричками. Правда, в отличие от лейтенанта Костюченко, Виктору, скорее всего, ничего не светило. Костюченко мог рассчитывать, по крайней мере, когда заживут сломанные кости таза, получить свое от Гали. Виктор – вряд ли. Медсестры в большинстве вообще старались держаться от пациентов немного в стороне, четко выдерживая дистанцию между собой и ранеными. Но те, кто эту дистанцию иногда нарушал, шарахались от Саблина, как черт от ладана.
И их можно было понять. Виктор и раньше не был красавцем с обложки журнала, а теперь и вовсе: правая сторона физиономии, от скулы до челюсти, превратилась в переплетение рубцов. Левая же, к счастью, пострадала меньше, но огонь и там оставил несколько пятен. Кожа лица приобрела красно-розовый оттенок. До Фредди Крюгера ему было далеко, но любование своей рожей не доставляло ему ни малейшего удовольствия. По уверениям врачей, рубцы должны были сгладиться, стать менее заметными, но Виктор им не очень-то и верил. Неприятным моментом оказалось и то, что он сильно поседел. Когда он впервые посмотрел на себя в зеркало, то ужаснулся не ожогам на лице (врачи насчет шрамов могут оказаться правы), а обильной седине, покрывшей отрастающие после тифа волосы. Он слышал про такое, и не раз, но никак не ожидал, что подобное приключится с ним.
С улучшением здоровья пессимистические взвизги «Все пропало» отошли на задний план, но вопрос «Что делать?» остался. Нужно было определиться с дальнейшей жизнью. Виктор вспомнил свои планы быстро насбивать побольше немцев, чтобы стать знаменитым, и невесело усмехнулся. Больничная палата развеяла последние остатки иллюзий. Но, с другой стороны, эта же палата и подарила некую надежду, ведь уже скоро год, как он попал в прошлое, и до сих пор жив. И шансов выжить у него теперь немного больше, потому как, по его мнению, самое тяжелое время войны было уже позади. Призрак неизбежной смерти растаял, поэтому заботиться о будущем следовало уже сейчас. После войны будет демобилизация, и было бы обидно внезапно оказаться на улице, без работы, имея только парочку орденов и голую задницу. Хотя… он вдруг вспомнил слова Дорохова в тот день, когда погиб Игорь. Майор тогда что-то говорил про первого кандидата на звездочку Героя, и этим кандидатом был он, Виктор. Эта мысль показалась ему чрезвычайно интересной и занимательной, учитывая количество сбитых. Сколько он сбил вражеских самолетов, Виктор помнил назубок, их количество уже вполне тянуло на присвоение звания с вручением Золотой Звезды. Только вот оформлять и подавать документы, скорее всего, никто не стал и уже не будет. Для полка Виктор уже отрезанный ломоть, да и жив ли сам полк? Возможно, давно уже на переформировании, а то и вовсе разгромлен или расформирован. Виктор сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев, да не пялься он тогда на этих чертовых «пешек» и поверни голову немного левее, ничего этого уже не было бы. А был бы он в полку и, скорее всего, получал бы сейчас в глубоком тылу новую матчасть. Вот только Игоря это никак не вернуло бы. При мысли о Шишкине снова, как обычно, испортилось настроение…
Значит, как это ни банально звучит, нужен план. План выживания в условиях войны и, что не менее важно, послевоенного мира. Наиболее простое и логичное решение – это получить звание Героя Советского Союза. Это звание пусть и дорогого стоит, но с ходу закрывает множество будущих проблем. Оно поможет устроиться после войны – вряд ли Героя демобилизуют без пенсии, словно нашкодившего кота, да и нормальную престижную работу на гражданке найти будет проще. В войну звание тоже может помочь – никто не пошлет Героя на убой, просто так. Потому как потом за это могут спросить. Да даже и просто в быту – какая разница, насколько сильно обожжено у него лицо? Да у него может не быть лица вовсе, и все равно многие красивые женщины будут желать быть с ним. Блеск Золотой Звезды спрячет ожоги.
И, что самое приятное, теперь это звание было гораздо ближе, чем год назад. Теперь он умел летать, был уже опытным и умелым бойцом. Да и в войне наступил перелом, а значит, должно быть полегче. Золотая звезда манила своей доступностью: она была довольно близко, нужно просто сбить несколько вражеских самолетов и быть в нормальных отношениях с командованием. А значит, для начала нужно вновь оказаться на фронте, на новом самолете и находиться в прекрасной физической форме. А вот тут начинались проблемы. Виктор с тоской поглядел на свое тело: тонкие худые руки, ребра торчат, словно зубья расчески. Тиф и долгое беспамятство не прошли даром, и до Геракла ему далеко. Следовательно, для начала нужно стать Гераклом…
Через несколько минут обитатели палаты тихо обалдели, глядя, как Саблин, просунув здоровую ногу в спинку железной кровати, качает пресс. Падает обессиленный, отдыхает и начинает снова. На удивленные расспросы Виктор отшучивался. Тренировки стали для него неким ритуалом. Он ругался с врачами и медсестрами, менял упражнения, пыхтел, превозмогая боль в натруженных мышцах. Цель всего этого стоила…
* * *
…Виктор отложил палку и немного враскачку пошел к дверям, за которыми заседала медицинская комиссия. Большой стол, накрытый зеленой материей, яркий свет ламп и словно стремящиеся заглянуть прямо внутрь глаза врачей. У Виктора что-то неприятно засосало под ложечкой, непоколебимая уверенность, что все будет хорошо, потускнела.
– Истребитель, – прогудела мясистая глыба председателя комиссии – военврача первого ранга, – это хорошо. А чего это у нас, голубчик, с волосами? Да и тощой больно…
Больничная физкультура пошла Виктору на пользу, он немного нарастил мышечную массу, хотя все равно худые ребра выступали.
– Наш самый злостный нарушитель, – вставил свое слово и сидящий в комиссии врач, что его лечил, – причем нарушитель своеобразный. Другие водку пьют или в самоходы бегают, а этот – физкультурой занимается. Запрещали, боролись с ним, так он ночью…
Председатель удивленно хмыкнул и вопросительно посмотрел на Виктора.
– Готовлюсь к будущим воздушным боям.
Председатель усмехнулся и принялся просматривать лежащую перед ним историю болезни. По мере чтения лицо у него немного вытягивалось. Наконец он обиженно протянул:
– Ну-с, голубчик, ну какие еще бои? После такой травмы и в истребители… тяжелое сотрясение мозга, трещина в черепе, одна нога короче. С таким состоянием в истребители вам нельзя.
Виктор почувствовал, что его ударили под дых. Все планы, все надежды последних недель внезапно рассыпались в прах. Впереди замаячили очень мрачные перспективы.
– Да как же это, – жалобно спросил он, видя, как врач итоговым приговором примеряется поставить свою резолюцию на документе, – погодите.
Мозг лихорадочно работал, прокручивая сотни аргументов и доводов. Как назло, ничего весомого в голову не приходило.
– Нельзя меня списывать, – все, что смог сейчас сказать он. Прозвучало это жалко, неубедительно.
– Ну зачем же списывать, голубчик, – терпеливо, словно объясняя прописную истину несмышленому детенышу, улыбнулся председатель, – в ВВС есть масса другой работы, не всем же на истребителях летать. Я думаю, легкобомбардировочная авиация для вас вполне подойдет по здоровью. Впрочем, если сильно настаиваете, то можно подумать и о штурмовиках…
– Погодите, – упавшим голосом сказал Виктор, видя, как перо уже касается бумаги, – как же меня? Ведь как же… ведь сейчас под Сталинградом сопляки зеленые дерутся. Совсем зеленые, ничего не умеют. Они там пачками гибнут, в мясорубке, а меня… да я же ас. – Он впервые вслух сказал это слово, удивившись, насколько оно приятно ласкает слух.
