Наблюдение Беркенгейма было, несомненно, правильно. Оно полностью подтверждается результатами выборов в городское демократическое самоуправление. Ко 2 сентября выборы состоялись в 643 городах из 779 и, по данным Министерства внутренних дел, дали следующие результаты:
Губернские города Прочие (43) (407) Избрано гласных, 3 689 13 246 в том числе (в %): Большевиков 7 2 Меньшевиков 6 4 Социалистов-революционеров 16 9 Социалистический блок 36 21 Национальные группы 8 7 Партии народной свободы 13 5 Внепартийные 14 50
Как видим, кучка, требовавшая себе от имени России «всей власти», в больших городах получила всего 7 %, а в остальных городах — только 2 % гласных. Половина всех гласных в малых городах, быт которых является переходным к сельскому, оказалась беспартийной: то есть политические партии вообще еще не проникли в эту среду. Поскольку они проникли, обыватель отдал преимущество несоциалистическим элементам перед социалистическими, которые, все вместе взятые, представляли в малых городах только треть гласных (36 %). Применяясь к распределению голосов городской группы в демократическом совещании, это значило, по расчету Б. Веселовского[102], что за коалиционную власть высказалось в городах 9100 буржуазных гласных (беспартийных, к.-д. и национальные группы) и 60 % социалистических, то есть 4700; всего 13 800 из 16 935. Несомненно, не вся Россия «превратилась в бедлам». Но, к сожалению, группы, более близкие к центру и к государственному рулю, составляя ничтожное меньшинство в стране, были в столице близки к действительному захвату власти.
Кооператоры были правы, что при разноголосице и при шатаниях социалистических партий, при очевидной неспособности деревни разобраться в их аргументах, при возраставшей роли демагогии среди темной, непривычной к политической жизни крестьянской массы выборы в Учредительное собрание должны дать самый случайный и, быть может, пагубный результат. Роль «десяти миллионов кооператоров», близких к массам и заслуживавших их доверие, была при этом совершенно незаменима. Телеграммы на кооперативный съезд с мест показали, что собственно сама жизнь решила уже спор об участии кооперации на выборах. Из 66 оглашенных телеграмм 54 стояли за самостоятельное участие кооперации, и только 12 дали отрицательный ответ: очевидно, по тем же соображениям, которые руководили противниками участия (в том числе рабочей группой) на съезде: из боязни, что кооперация повредит успеху социализма. Резолюция съезда, принятая после горячих прений 81 голосом против 17 при 7 воздержавшихся, гласила, что «в Учредительное собрание должны быть избраны преданные российской республике люди дела, способные подчинить групповые, классовые и партийные интересы неотложным нуждам защиты отечества на фронте и в тылу и закрепить завоевания революции». Стоя на этой платформе, «кооперативные организации должны стремиться к объединению всех демократических течений, стоящих за энергичную и напряженную оборону страны и свободы, за водворение законности и порядка в стране силами самой государственно мыслящей демократии и за недопустимость избрания в Учредительное собрание представителей пораженчества и анархизма». «С этой целью», казалось бы, действительно могли быть объединены все «демократические» течения, стоящие на государственной точке зрения, включая и партию народной свободы, платформу которой резолюция целиком повторяла. Но здесь и сказалась роковая слабость русской прогрессивной общественности. Под «демократическими» хотели понимать только социалистические партии. Резолюция кооператоров прямо приглашала, где можно, «содействовать образованию блоков с социалистическими партиями и фракциями, стоящими на государственной точке зрения»; где нельзя «вступать в соглашение с отдельными (тоже социалистическими) партиями и фракциями», а где ни то, ни другое не удается, там «выставить самостоятельные списки». Такое устранение всей несоциалистической демократии при крайней слабости «социалистических партий, стоящих на государственной точке зрения», стояло в полном противоречии с основной задачей — объединить людей, «способных подчинить классовые интересы неотложным нуждам защиты отечества». Позиция большинства социалистических партий, даже и умеренных, была ведь прежде всего классовая. Это и оказалось подводным камнем, о который суждено было разбиться русской революции. Чтобы как-нибудь выйти из этого противоречия между классовой и государственной политикой, кооператоры прибегли к излюбленному средству русского обывателя. Они противопоставили «деятелей политических партий», связанных «партийной догмой», «людям дела, хорошо знакомым с самыми разнообразными сторонами и особенностями хозяйственной и бытовой жизни страны». Последние должны прийти в Учредительное собрание «не с готовым решением», а «лишь в углубленной, долгой работе над каждым больным вопросом... составить свое свободное суждение на основании своих общих, отвечающих интересам трудового народа идей и принципов». Эта попытка кооператоров — уйти от партий — лучше всего объясняется тем, что наличные социалистические партии им не подходили, а наличные партии, защищавшие их программу, не называли себя социалистическими. Так даже «люди дела», ожесточенно отрицавшие фразы, сами в конце концов оказались во власти фразы, загипнотизировавшей русскую «демократию» и лишившей ее всякой точки опоры на том опасном скате, по которому она скользила к гибели революции.
Среди социалистических партий, кроме плехановской, была, правда, и еще одна, которая, казалось, была бы способна стать на требуемую кооператорами государственную точку зрения. Мы подразумеваем небольшую интеллигентскую группу «народных социалистов» — старых народников «Русского богатства», соединившихся с той бесформенной и неясной в политическом отношении группой, которую со времени первой Думы окрестили именем «трудовиков», заменявшим ей программу. Русское народничество по традиции было менее связано социалистической догмой, чем правоверный социал-демократизм. Оно всегда обнаруживало более способности и желания ближе всмотреться в «особенности хозяйственной и бытовой жизни страны». Именно это течение попыталось поэтому создать самостоятельную теорию русского аграрного социализма. Правда, зато это течение было теснее связно с культурными и идейными традициями русского интеллигентства — и за это особенно подвергалось нападкам «научных» марксистов. Как бы то ни было, около этого старого знамени, Михайловского и Анненского, собралась группа людей, талантливых, знающих, любящих родину и кристально честных. В русской политической жизни они занимали своеобразную позицию обитателей «культурного скита», добровольных анахоретов, свято хранивших неугасимый огонь на старом алтаре. Но теперь русская жизнь и их вызвала наружу. Они могли оказаться нужнее многих других в этом процессе превращения фанатиков отвлеченного социализма в трезвых политических деятелей — процессе, с которым русская жизнь так печально запоздала. Их политическое настроение известно нам из речи А. В. Пешехонова, одного из «лидеров» группы, на демократическом совещании.
Второй съезд «трудовой народно-социалистической партии» (так называла себя группа после слияния с трудовиками) для определения предвыборной платформы в Учредительное собрание собрался в Москве 26 сентября. Он не был многолюдным. Провинция часто впервые приходила тут в соприкосновение со своим центром. Съехалось около 70 членов партии. Председателем был избран Пешехонов; докладчиком от ЦК выступил В. А. Мякотин. Значительная часть того, что он сказал, могла быть сказана «кадетом». Он отметил крушение многих надежд со времени первого съезда. Власти нет. Нет и многовластия. Есть анархия. Боялись «контрреволюции», которой не было. Теперь она есть, «взращенная ошибками революции». Этим ошибкам партия недостаточно противодействовала. Она не протестовала против нарушения всех гражданских свобод демократическими учреждениями и против попыток их стать рядом с властью государственной. В Советах она была «подголоском иных партий, меньшевиков и эсеров». Между тем у партии есть свой лозунг. «Сейчас он непопулярен, ибо требует жертв от масс: но мы никогда не искали только популярности». Этот лозунг, такой необходимый для данного момента, — «общенародность», служение общенародным интересам — старый лозунг партии. В национальном вопросе «мы — федералисты, но и сторонники Российского государства». Что касается отношений к другим партиям, «раньше всего мы отгораживаемся от большевиков, ибо у них один метод — насилие, ибо они по существу — не социалисты». Из трех групп, на которые разделились эсеры, партия народных социалистов ближе к «Воле народа» и к Авксентьеву, то есть к правому крылу и к центру. «Черновцы» — те же большевики. Но все три течения «организационно связаны», и потому партия не может на выборах идти ни с одним. От «Единства» и от меньшевиков партию отделяет аграрный вопрос. Но «как быть с партией к.-д.?» Они — не социалисты и в ряде вопросов — противники. Но они вовсе не «правые», их программа — вовсе не «программа помещиков». «У нас есть с ними общие пути»: «задачи политического устройства страны, воспитания правового сознания народа».
