Вид у полковника и в самом деле был не таким, как в начале завтрака. Борода разметалась, глаза потемнели, от нахмуренных бровей на переносье образовалась глубокая морщина.
Командующий встал, поднялся и Громов.
— Отдохнуть вам надо, — сказал Петров, протягивая на прощание руку. — Не отказывайтесь от отпуска. То, что высказал в ваш адрес, — это не мое мнение, а тех, кто докладывал мне. А я не всем докладчикам верю.
Выйдя из кабинета командующего, Громов решил сразу ехать в бригаду.
Всю дорогу он раздумывал:
«Командующий говорит, что я властный, что в бригаде только я командую. А как же иначе? Да, я за единоначалие. В армии так и должно быть. Значит ли это, что я подмял всех, лишил инициативы? С этим не согласен. Когда надо, советуюсь с офицерами. Ленин говорил о коллегиальности так: обсуждение сообща, а ответственность единолична. У нас бывает, правда, наоборот. Сам решит, а ответственность в случае неудачи свалит на других. Но я ведь так не поступаю. За все действия бригады беру ответственность на себя. Если даже командир батальона допустил ошибку, то перед начальством свыше отвечаю я. А с комбата я сам спрошу, и строго спрошу. Мне власть нужна не ради власти, а ради того, чтобы делать, пользуясь своей властью, все для разгрома гитлеровских захватчиков, для победы. Почему ликвидирован институт комиссаров? Для того чтобы укреплять единоначалие… Иван Ефимович говорил со мной откровенно… Но каков мой Игнатюк! Все у него на подозрении. Даже меня заподозрил. Сигнализирует, прохвост».
2
Отпуск полковника Громова затянулся. В Сочи он заболел воспалением легких и его положили в госпиталь. В бригаде кто-то пустил слух, что Громова назначают командиром дивизии, поэтому он в бригаду не вернется.
В эти дни пришел приказ о присвоении звания подполковника начальнику штаба Фоменко, который исполнял обязанности командира бригады. Некоторые офицеры расценили это как признак того, что Фоменко будет утвержден командиром.
Да и Фоменко в эти дни переменился. Появилась резкость в движениях, в голосе прорезались властные нотки. Появляясь в батальонах, «распекал» офицеров за упущения. Объявив смотр вещевого имущества, он лично в каждой роте проверил наличие шинелей, бушлатов, сапог, ботинок, котелков, фляг. Увидев, что у какого-нибудь матроса шинель или обувь не по росту, он вызывал командира батальона и в его присутствии «давал прикурить» командиру роты. Закончив смотр вещевого имущества, новый командир бригады принялся за пищевой блок.
Пожалуй, верным было замечание генерала армии Петрова о том, что Громов подмял под себя Фоменко. Теперь Фоменко выпрямился, расправил плечи, офицеры бригады находили выдвижение Фоменко правильным. А командир первого батальона капитан Ромашов, который считал, что Громов придирается к нему больше, чем к остальным, признался Глушецкому, когда тот пришел в батальон:
— Мне Фоменко нравится больше, чем Громов. Чересчур самонадеян был полковник, подавляя всех своей мощью. В его присутствии я чувствовал себя, как ученик перед грозным учителем. А ведь не так должны складываться отношения между начальником и подчиненным. Помнишь командирское занятие в Сочи перед отправкой на фронт? Тогда Громов заявил, что я неправильно решил поставленную им задачу. Ну и что из того? Я еще не уверен, правильно ли оценил полковник мое решение. Одно дело решать тактическую задачу, другое — в жизни, когда столкнешься с противником. Мой батальон неплохо воевал на Малой земле, в плавнях, а полковник все равно придирался ко мне, не представил к награде, не аттестовал на звание майора. А другие комбаты уже майоры, получили ордена.
Глушецкий знал об отношении Громова к Ромашову. У комбата были основания так отзываться о командире бригады. Но сам Глушецкий жалел о том, что пришлось расстаться с человеком, с которым был вместе с начала войны. У каждого человека есть какие-то недостатки. Были они и у Громова. Но все же полковник был выдающимся командиром, его уважали и офицеры, и матросы, иначе не называли бы себя «громовцами».
3
Глушецкого срочно вызвали в разведотдел штаба Приморской армии. О причине вызова он не знал.
Ехал Глушецкий на попутной грузовой машине. В ней находились еще два офицера и пятеро солдат. Всю дорогу один солдат играл на баяне, время от времени рот его словно бы непроизвольно растягивался в улыбке. Капитан с погонами летчика, он был немного навеселе, не утерпел и спросил:
— Чего вы все улыбаетесь?
Солдат перестал играть, согнал с лица улыбку и сказал:
— Пять месяцев в руках не держал инструмент. Думал, разучился. В правую руку ранение было. Хотели отрезать. Да хирург узнал, что я музыкант… Сохранил, одним словом. Только вчера дали баян. Ну и, сами понимаете…
Солдат опять растянул мехи баяна и тихо заиграл вальс.
Тот же капитан спросил:
— А сейчас куда? В запасной полк?
Не переставая играть, солдат ответил:
— В родную роту. Сам командир полка затребовал.
— Где же ваш полк?
— Под Керчью.
— На плацдарме?
— На нем самом.
Неожиданно солдат перестал играть, приподнялся и с радостным удивлением воскликнул:
— Вот он где теперь!
— Кто? — не понял капитан.
— Да тот госпиталь. Там хирург Кузьмичев. Это он спас мне руку. Эх, заехать бы туда да поблагодарить.
Около развилки дорог был вкопан тонкий столбик с фанерной дощечкой, на которой написан номер госпиталя с указанием, по какой дороге туда ехать.
Глушецкий взволновался. Там же Галя!
— За чем дело стало? — сказал капитан. — Сейчас остановим машину — и иди туда.
— Домой же надо.
— Куда это — домой?
— Да в полк же.
— Успеешь. Не беда, если задержишься на полсуток и даже на сутки.
— И то верно. Эх, была не была.
Солдат постучал в кабину шофера. Тот остановил машину.
— В чем дело?
За солдата ответил капитан:
— Сейчас один сойдет.
В этот миг Глушецкий испытывал желание спрыгнуть с машины вместе с солдатом. Но долг пересилил желание встретиться с женой. Вызов срочный, кто знает, зачем вызвали. Нет, не имеет он права отвлекаться. Может быть, на обратном пути удастся заехать.
Солдат слез с машины, Глушецкий, наклонившись через борт, торопливо сказал ему:
— Разыщите в госпитале сестру Галину Глушецкую и передайте ей привет от мужа, скажите ей, что попытаюсь завтра, а может, и сегодня вечером увидеться с ней.
— Будет сделано, — весело козырнул солдат.
Когда машина тронулась, капитан сказал Глушецкому:
— Я бы на вашем месте…
— Срочный вызов.
— Это дело другое, — уже другим тоном заговорил капитан. — Досадно, а?
— И не говорите…
В полдень Глушецкий прибыл в разведотдел армии. Его сразу же провели к заместителю начальника отдела. Из-за стола поднялся полковник с седыми волосами. Он протянул Глушецкому руку и пригласил садиться.
— Как здоровье? — спросил он, ощупывая Глушецкого глазами.
— Не жалуюсь, — ответил Глушецкий.
— Помните ли вы… Впрочем… — Не закончив фразу, полковник вышел из-за стола, приоткрыл дверь и распорядился: — Пригласите сюда Вольфсона.
Вскоре в комнату вошел немецкий офицер в потрепанном обмундировании. Глушецкий сразу узнал его — это тот самый офицер, которого он поймал в сорок втором году около Феодосии, вернее, он сам сдался. Зачем он тут?
Немецкий офицер также узнал Глушецкого, заулыбался, шагнул к нему.
Полковник сказал:
— Можете подать ему руку, Глушецкий. Карл Вольфсон наш товарищ в общей борьбе с фашизмом, член комитета «Свободная Германия».
Глушецкий встал и поздоровался с Вольфсоном.
— Рад встретиться с вами, — сказал Вольфсон. — Я часто вспоминал вас.
Глушецкий слегка усмехнулся. Вспоминают ли его другие немецкие солдаты и офицеры, которых он пленил? Вольфсон, если память не изменяет, сын профессора химии Берлинского университета, инженер. Но почему он по-прежнему в мундире немецкого офицера, да еще в таком потрепанном?
Полковник усадил обоих, сел сам и сказал:
— Не будем терять времени. Вы, товарищ Глушецкий, теряетесь в догадках — зачем вас вызвали. Так вот слушайте. Комитет «Свободная Германия» поручил Вольфсону работу по разложению гитлеровской армии. Решено переправить его в Крым. Легенда такая: он попал в плен к партизанам, они держали его для того, чтобы обменять на одного руководителя подполья, задержанного гитлеровцами. Там его обменяют или инсценируют побег, и он окажется опять в своей или другой части, это не так важно. Сам он по специальности сапер.
— А какова моя роль в этом? — спросил Глушецкий.
— Вольфсон запомнил вашу фамилию и пожелал, чтобы именно вы доставили его в Крым и передали партизанам. Мы уважили его просьбу. Теперь понятна ваша роль?
