драматической форме, хотя не могли рассчитывать на то, что их пьесы попадут на театральные подмостки. Все они тяготели к реализму и к сатире и были убеждены, что форма драмы даст возможность изобразить действительность с наибольшей точностью. Этим объясняется появление в 60-х и 70-х годах таких бытовых пьес, как «Бабьи узелки» (1864) Людвига Левинсона (пьеса эта впервые появилась на сцене в 20-х годах нашего столетия), «Реб Иохце Дал-Гао» Шмуэля Бернштейна, «Хаим-богатей» (1866) и «Певица Рохеле» (1868) И. Б. Фальковича, «Необыкновенный брис» (1871) и «Комиссионер» (1879) Ульриха Калмуса.
Пора, однако, вернуться к Менделе Мойхер-Сфорим, к центральной фигуре нашей литературы. Есть нечто символическое в том, что Шолом-Яков Абрамович (1836—1917) приверженец Гаскалы и современных методов воспитания, признанный участник литературы на иврит, преобразился в человека из народа, простака-книгоношу, как только он начал писать на идиш. Менделе Мойхер-Сфорим — это не только псевдоним, это также художественный образ в его богатой галерее типов: он стоит перед нами, как живой, этот старый еврей с нагруженной книгами тележкой, в которую впряжена тощая кляча, постоянно ухмыляющийся, мудрый странник по городам и местечкам черты оседлости. Впоследствии, когда за писателем укрепилось почетное звание «дедушки еврейской литературы» (данное ему «внуком» Шолом-Алейхемом), представление о «дедушке» сливается с представлением о той маске, в которой Шолом-Яков Абрамович предстает перед еврейским читателем. Это первый большой писатель на идиш, которому удалось завоевать интимную привязанность и глубокое уважение широких кругов читателей.
В течение первых двадцати лет своей деятельности Менделе Мойхер-Сфорим выступает как боец и обличитель («Маленький человечек», «Фишка хромой», первый вариант «Волшебного колечка»), но постепенно его творчество становится более уравновешенным. Он переходит от сатиры к юмору, от тенденциозности, подсказанной общественными мотивами, к объективизму, от борьбы с теневыми сторонами еврейской жизни — к увековечению ушедшей жизни (более поздний вариант «Волшебного колечка» и «Шлойме сын реб Хаима»). Начав, как просветитель, маскил, — но верный направлению, репрезентантом которого был Элиэзер-Цви Цвейфель, — Менделе не выступил против хасидизма и никогда не задевал религиозных чувств читателей. Его социальная сатира направлена была против заправил общины, верховодивших народной массой, она бичевала экономическую беспочвенность, праздность, презрение к физическому труду, провинциальную беспомощность, готовность довольствоваться малым, духовную ограниченность и изоляцию от окружающего мира («Странствия Беньямина Третьего»).
Идейно Менделе стоял значительно выше своих современников. Хотя драма «Такса» является как бы продолжением «Беззаконного мира» Ицхок-Бера Левинсона, в ней, наряду с беспощадно разоблачаемой машиной коррумпированных дельцов общины, выступает наделенный некоторыми чертами самого автора образ Шлойме Бекера, этого предтечи грядущего еврейского революционного движения. В символической повести «Кляча», которую можно рассматривать, как вторую часть «Таксы» (1873), автор, опережая на десять лет свое поколение, становится провозвестником национальной идеи, воспринятой в еврейской среде лишь в 80-х годах. В этой повести, которая, кстати сказать, пользовалась большой популярностью у читателей, автор выступает с критикой экономической программы Гаскалы, предваряя ту критику, с которой выступило впоследствии еврейское революционное движение. Менделе принадлежит почетное место не только в истории литературы, но и в истории еврейской общественности. Это вполне естественно, ибо основной чертой литературы на идиш является ее тесная связь с общественной жизнью, постоянный параллелизм развития художественных форм и новых идей в еврейской общественности.
Менделе Мойхер-Сфорим был синтетическим реалистом. Он создал типичное местечко Кабцанск (от слова «кабцан» — бедняк) и дал нам большие полотна, изображающие характерные ситуации в жизни еврейской местечковой бедноты в середине 19-го столетия. Он рисует все возрасты, все социальные слои, дом и синагогу, баню и богадельню, нужду будней и благодать субботы, жилище, одежду, пищу, образ мысли своих героев, их разные ухватки и навыки. От изображения местечка он переходит к зарисовке типов большого еврейского города Глупска (прототипом Глупска был Бердичев, подобно тому, как прототипом Кабцанска явилось местечко Капуля Минской губернии, в котором автор родился). События, происходящие в Глупске, относятся к 60-м и 70-м годам. Все последующие перемены, наступившие в еврейской жизни, отсутствуют в произведениях Менделе: вплоть до глубокой старости он пытается совершенствовать и углублять изображение типов, которые поразили его воображение в юные и зрелые годы. Изображенная им жизнь почти неподвижна, статична; от этого подхода автора пострадала сюжетная сторона его произведений. В его романах мало интриги, мало происшествий, что компенсируется мастерской обрисовкой характеров и ситуаций, нравов и учреждений. К этому прибавляется своеобразное описание природы у Менделе, который как бы «облачает ее в молитвенное одеяние, — в талес». Нет сомнений, что писатель «объевреил», придал чисто-еврейский колорит всем своим заимствованиям из лучших образцов современной русской реалистической литературы.
Хотя Менделе начал писать на идиш под влиянием идеалистических и народнических мотивов, но вскоре его захватила непосредственная радость художественного творчества (нечто подобное испытал раньше Шлойме Этингер), это его побуждало совершенствовать, шлифовать каждую фразу, каждое слово. Его тщательно взвешенная, чеканная проза стала образцом не только для его последователей в литературе, но и для писателей, сторонников других литературных школ: в области языка все они сохранили верность «дедушке». Х.-Н. Бялик как-то заметил, что Менделе не только основоположник реалистической школы в еврейской литературе, но и создатель самого языка. Он оформил еврейский литературный язык, и, путем преодоления диалектов, утвердил его языковые основы.
Менделе внушал писателям мысль о глубокой ответственности, лежащей на их профессии.
Он сам был олицетворением идеи служения народу путем художественного творчества и помог развитию эстетического вкуса у своих соплеменников. Он неустанно перерабатывал свои произведения: их позднейшие варианты представляют собой порой новые произведения. Он является связующим звеном еврейской литературной жизни всего 19-го века: в нем нашли свое завершение народнические тенденции Гаскалы; ему дано было осуществить задачу создания литературного языка, поставленную еще в начале столетия Менделем Сатановером; он достиг значительных высот в области общественной сатиры и художественного синтетического реализма. Наследник старинной дидактической литературы, традиции магидов и авторов популярных книг для народа, он стал путеводителем своего и последующего поколения, — в сущности двух поколений писателей-реалистов. Корни его творчества уходят в далекое прошлое, за пределы 19-го века, а влияние распространилось много дальше 19-го века.
Одновременно с Менделе вошел в литературу Ицхок-Иоэль Линецкий (1839—1916), зоркий наблюдатель еврейской жизни и острый сатирик. Его автобиографический роман «Польский мальчик» (во втором издании — «Хасидский мальчик»), который является резкой, беспощадной критикой хасидизма, вызвал много шума; но в противоположность Менделе, талант Липецкого не рос и не развивался, и в течение всей своей жизни он не пошел дальше этого юношеского произведения. Он пробовал свои силы в разных литературных жанрах, в конце концов ожесточился и лично стал «анти-Менделе». В годы старости он
