старого — результат внутренне еврейского процесса, или же результат внешнего давления, ничего общего с внутренним развитием не имеющего?.. Эту двойственность, этот душевный разлад еврейского интеллигента выразил в мягких лирических тонах безвременно погибший М. 3. Фейерберг (1874—1899) в ряде чудных эскизов и в повести «Куда?». Тут выступает тот специфический Judenschmerz, который в молодой еврейской литературе пришел на смену общечеловеческому Weltschmerz. Народ, который благодаря своеобразной культуре своей, выдержал натиск эллинизма, испанской инквизиции, бесконечных гонений и ограничений, — неужели такой народ может пожертвовать всеми своими национально-культурными ценностями во имя эмансипации и пойти навстречу ассимиляции, т. е. национальному самоубийству?.. И тихая, но глубокая скорбь охватывает молодого мечтателя, который ухватывается за синтез Ахад-Гаама, т. е. за территориальный национализм, базирующий на общечеловеческих началах.
Совершенно иного взгляда на разрешение проблем, поставленных Ахад-Гаамом и отображенных в произведениях Фейерберга, придерживается публицист-художник М. И. Бердичевский (род. в 1865). Ахад-Гаам — моралист. Его «духовный сионизм» базирует на том, что евреи были «народом духовным», и таковым должны остаться. Исторический иудаизм должен быть продолжен в существенных частях своих: он лишь должен европеизироваться и — главное — опочвиться. Коренная ломка невозможна да она и нежелательна: иначе историческая эволюция будет нарушена, и еврейство превратится в «нееврейство». Уже древнейшее пророчество Бердичевский считает роковой ошибкой: пророки, напирая на мораль и на служение Богу, убили в еврейском народе любовь к земному и вместе с этим к государственности. Они сделали его народом без родины: сделали Бога его родиной, и Тору — его государством. И то, что начали пророки, закончили фарисеи и творцы Талмуда. Они подменили живую, национальную жизнь и убили любовь ко всему земному; взамен этого возвеличили бесплотную духовность и создали культ книги. Таким образом, иудаизм поглотил еврейство. И пока евреи не перестанут все отдавать своему Богу, жить неземными идеалами и считать себя «избранным народом», они будут непригодны ни к возрождению Палестины, ни к полной государственной и культурно-экономической жизни опочвившегося народа. Необходима переоценка всех ценностей: необходимо на место книги поставить жизнь, на место разума — чувство, а на место отвлеченных идей — земную красоту и земные здоровые чувства. И только тогда будет возможно возрождение страны для народа и преодоление дряблости, безвкусицы, надорванных душ, половинчатости и бескровности. В многочисленных беллетристических произведениях Бердичевский рисует еврейскую молодежь с «надрывом», — которая от еврейского отстала и к общечеловеческому не пристала, — бескровных юношей, которые не умеют ни сильно любить, ни наслаждаться природой, — ибо они — ходячие идеи, ибо рефлексы и резонерство заели их, — детей народа-книжника. Лишь в хасидизме с одной стороны и у еврейского простонародья — с другой, он находит цельные натуры, нетронутые книгой или преодолевшие ее власть над евреем-интеллигентом, старым и молодым.
Очевидно, разногласие между Ахад-Гаамом и Бердичевским коренится в антагонизме между «эллином» и «иудеем». Этот антагонизм сильно занимал и продолжает занимать древнееврейскую литературу. Против сужения границ иудаизма восстал ряд видных писателей: Р. Брайнин, талантливый эссеист и критик, д-р М. Эренпрейз, критик и публицист с чуткой душой, д-р О. Тон, социолог, написавший солидную книгу о Спенсере, д-р Д. Неймарк, глубокий философ с оригинальными взглядами, Гилель Цейтлин, поэт-публицист и мистик, Саул Гурвич, самый крайний из «расширителей» границ иудаизма и т. д. Но эта борьба за и против эллинизма отразилась также и на творчестве трех крупнейших еврейских поэтов современности — Х.-Н. Бялика (1873—1934), Саула Черниховского (1875—1943) и 3. Шнеура (1887-1959).
Бялик — единственный еврейский поэт, который стяжал себе мировую известность: сборники переводов его стихотворений появились на русском, итальянском, немецком языках, а отдельные его стихотворения имеются и во французском, польском и венгерском переводах.[71]
Его литературная деятельность разбивается на два периода. В первом он — неоромантик. Он страстно любит еврейскую старину и воспевает еврейский «бет-гамидраш», который он считает источником вечной жизни еврейского народа. Он скорбит о том, что вся прежняя святость и величие еврейского духа идут насмарку под разлагающим влиянием чужой культуры. Но уже и в этот период он в поэме «Подвижник», вместе с возвеличением подвижничества народа, горячо сетует на бесконечные жертвы еврейства, которые не спасли старого иудаизма, но лишили носителей его света, красоты, земной любви и полноты национальной жизни. А в стихотворении «Как суха трава...» он изобличает и пророчески карает еврейский народ, который настолько ушел в религиозную обрядность, с одной стороны, и в погоню за золотом, с другой, что исчах и истлел, и не способен подняться и восстать против своей судьбы, даже когда «прогремел глас Божий», — а подымают его лишь скорпионы да погромы...
Во втором же периоде деятельности Бялик прощается с неоромантикой. Кишиневский погром 1903 г. вызвал появление его «Сказания о погроме». Это не поэма, а пророческое видение. Не против громил и вдохновителей их направлено оно, но против дряблости и пассивности народа, который считает среди своих предков Маккавеев и великомучеников. И страшны поэту бесцельность и бессмысленность новых еврейских гекатомб: и религиозного мученичества тут не было, и защита национального достоинства тут не имела места...
Вы бьете в грудь и плачете, и громко
И жалобно кричите мне: грешны...
Да разве есть у праха, у обломка,
У мусора, у падали вины?
Мне срам за них, и мерзки эти слезы!
Да крикни им, чтоб грянули угрозы
Против Меня и неба, и земли, —
Чтобы, в ответ на муки поколений,
Проклятия взвилися к горной сени,
И бурею престол Мой потрясли!
А после погромов 1905 г. поэт отворачивается от чисто еврейских сюжетов и поет песни света и песни любви, из которых многие, — в особенности, ярко рисующие русскую зиму «Зимние песни», — отличаются богатством красок и глубиной элегического элемента. Но песни света Бялика выражают лишь неутолимую жажду света, а песни любви — лишь сильную тоску по неизведанной любви. Старый иудаизм крепко держит Бялика в своих цепях.
Истинным певцом света, красоты и любви является Саул Черниховский. Это — самый эллинистический из иудеев. Вместе с ним в древнееврейскую литературу, которая столетиями не знала ничего, кроме плача и стенаний, ворвалась могучая струя эллинской жизнерадостности и почти дионисийского упоения земным и чувственным. Ни следа плаксивости и сентиментальничанья. «Страсть огневая» — его стихия. Радости жизни — его божество. Свежим ароматом лесов благодатной Украины и степей чарующего Крыма, откуда он родом, веет от каждого стиха его. Вместе с преклонением перед
