— За погибель Сталина!
Платонов закричал:
— Это что, провокация? Убирайтесь к черту, и немедленно!
Кауричев ответил:
— Ты трус. Все честные люди так думают, и ты не можешь иначе думать…»
Это — фрагмент донесения тайного осведомителя НКВД, которое не вошло в свод документов этого рода, подготовленных сотрудниками архива ФСБ Владимиром Гончаровым и Владимиром Нехотиным и опубликованных в 2000 году в научном сборнике «Страна философов». Подписанное агентом Богунцом, чье имя часто встречается в писательских делах, оно поражает двумя моментами: своей доброжелательностью по отношению к Платонову и неясностью — откуда сексот узнал о содержании застольной беседы трех писателей? Шенталинский предполагает, что донести могли соседи или жена Новикова, которая не любила своего мужа. Так это или не так, сказать трудно, но очевидно одно: кто бы ни был доносчиком, Платонова этот человек по непонятным причинам выгораживал.
Тридцать первого декабря 1939 года Андрей Платонович и сам дал показания в связи со случившимся:
«В конце ноября или в начале декабря сего года в квартире писателя А. Н. Новикова состоялся следующий факт. Нас было трое: А. Н. Новиков, Ник. Кауричев (тоже писатель) и я. Новиков и Кауричев были довольно сильно пьяными. Во время шумного разговора, который вели между собой Новиков и Кауричев, вдруг я слышу возглас Новикова: „За гибель Сталина!“ Я подумал, что ослышался, переспросил. Тогда Кауричев встал со стула и, прохаживаясь по комнате, начал говорить мне, чтобы я не притворялся, ведь мой сын арестован и у меня не может быть хорошего политического настроения.
Я ответил, что за это, что сказал Новиков, пить не буду никогда, что без Сталина мы все погибнем, что, наконец, я не такой глупый и темный человек, чтобы свое глубокое несчастье (арест сына) переносить на свое отношение к Советской власти.
Тогда мне Кауричев сказал, что он меня насквозь видит — по моим произведениям. Я сказал, что мои произведения — дело публичное, общественное, в них все открыто. Пить за предложенный тост я категорически отказался. Разговор обострился. Я опрокинул свою рюмку и ушел домой не попрощавшись.
Это событие меня озадачило, встревожило, я не ожидал таких страшных слов от своих знакомых, я решил, что они нарочно провоцировали меня.
До этого я ничего подобного не слыхал ни от того, ни от другого, хотя иногда слышал ироническое отношение к тому или другому политическому факту, но это было мелкое раздражение обывательского характера, я не придавал значения таким обстоятельствам.
Кауричева я знаю мало, Новикова больше. Я не замечал между ними особой дружбы, основанной на общих принципах. Их отношения — отношения людей, связанных выпивкой. Это известно не только мне. В прошлом Новиков был, как известно, в литературной троцкистской организации „Перевал“.
Прошлого Кауричева я не знаю, кажется, он был учителем. Обычно он подчеркнуто энергично высказывался в правильном советском духе, исключая очень редкие случаи обывательского характера и того страшного случая, о котором я сказал выше, где он, Кауричев, разделил, видимо, слова Новикова.
Вообще же как тот, так и другой избегали говорить на политические темы. Обычно разговор шел о тех или других конкретных литературных произведениях, причем в пьяном состоянии это принимало иногда нечленораздельную форму.
31 декабря 1939 г.
Платонов.
Принял — оперуполномоченный 5 отделения 2 отдела ГУГБ НКВД младший лейтенант ГБ Кутырев».
Как пишет Шенталинский, «перед нами не оригинал, а машинописная копия заявления Платонова, без его подписи. И трудно в той многослойной фальсификации, которую представляют собой лубянские дела, восстановить в точности происхождение документа. Возможно, что от Платонова потребовали объяснения не чекисты, а какое-нибудь другое начальство, литературное или партийное, — на документе сверху написано: „Копия в НКВД“. В заключении прокуратуры, сделанном спустя много лет после происшедшего, говорится: „Не заслуживает доверия приобщенная к делу копия заявления Платонова в НКВД, так как в Учетно-архивном отделе КГБ никаких материалов Платонова не имеется“».
Теоретически это вполне возможно. Платонов мог написать свое объяснение в Союз писателей, а оттуда бумага попала на Лубянку. Это предположение тем вернее, что «ответственный» за воронежские связи Платонова и его воронежское окружение в Москве Олег Ласунский написал в книге «Житель родного города»: «В апреле 1973 года, при нашей встрече… романист Август Ефимович Явич, один из представителей воронежской земляческой колонии в столице, поведал мне, как все это (гибель Новикова. — А. В.) произошло. В состоянии подпития Андрей (Новиков. — А. В.) неосторожно ляпнул — при всех! — беллетристке Надежде Чертовой что-то про Сталина. Та, конечно, перепугалась и сообщила об инциденте в писательский партком, где, в свою очередь, тоже перепугались (наверное, даже сильнее) и попросили ее официально оформить заявление».
Можно предположить, что подобная просьба поступила и к Платонову. Он ее исполнил — что ему оставалось? У него был заложник — сын, и здесь особенно важны даты. Именно в промежутке между происшествием в Доме Герцена и платоновской объяснительной состоялось решение об отмене Тошиного приговора, и можно представить, что испытывал Платонов в том декабре… Но самое поразительное — фамилия человека, принявшего заявление Платонова. Оперуполномоченный младший лейтенант Кутырев.
Фамилия редкая, и нет сомнения — тот, кто в сентябре 1940 года допрашивал Платона Платонова и готовил материалы для пересмотра его дела, несколькими месяцами ранее принял объяснительную его отца в связи с известным мыслепреступлением против Иосифа Сталина. И хотя едва ли младший лейтенант мог все решать и в обоих случаях он лишь выполнял указание сверху, а кто был тайным платоновским покровителем, его «евграфом живаго», знает только недоступный архив Лубянки — Платонов вышел из этой ситуации невредимым и вывел сына, а Кауричев и Новиков поплатились головой, и только чудо, а вернее, чья-то воля уберегла их друга от того, чтобы не пойти вслед за ними.
Показания Андрея Новикова на следствии 1940 года могли сыграть в судьбе его товарища по воронежскому землячеству роковую роль. Вот что пишет об этом Шенталинский:
«Особенно подробно рассказывал он (Новиков. — А. В.) о своей дружбе с Андреем Платоновым.
— В чем состояло ваше сближение? — спрашивает следователь.
— С Платоновым я познакомился еще в 1922 году, когда я работал редактором газеты „Рабочий путь“… С 1938 года мы, я, Кауричев и Платонов, стали встречаться более часто, бывать друг у друга на квартирах и при этих встречах систематически вели антисоветские разговоры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
