— Эту каракатицу с двумя хвостами?
— И двумя двигателями по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восьмисот километров в час.
— Я понимаю интересы рейха, — морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть полосы, заговорил Мессершмитт. — Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.
— Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом?
— Я не говорю об этом, — растерянно пробормотал Мессершмитт.
— Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, — пришел на выручку Пихт.
— Да, конечно, время, время... — Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.
2
Если бы Мессершмитт знал, о чем несколько часов назад говорил расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд ли бы захотел предложить ему выгодное дело.
Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта.
— Как у тебя идут дела, Альберт? — спросил Пихт, едва машина двинулась с места.
— Кажется, я неплохо устроился, но скука...
— Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге.
— Но я не сынок Круппа и не родственник президента Рейхсбанка!
— Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление.
— Мне платят за голову, которая пока цела.
— В лучшем случае, — проговорил Пихт, глядя на дорогу.
— Что ты этим хочешь сказать, Пауль?
— Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в дом призрения, где собираются неудачники и старые перечницы...
Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих возможностей и частенько оставался без денег.
— В конце концов, каждый старается где-то что-то ухватить, — продолжал Пихт. — Разница лишь в измерениях, в нулях, словом.
— Как же ты, к примеру, ухватываешь? — Вайдеман заглянул в лицо Пихта.
— Очень просто, — с готовностью ответил Пихт. — Я работаю на Мессершмитта.
— Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он не платит мне больше двухсот марок.
— Еще тысячу ты можешь получить от Хейнкеля.
— Каким же образом?
— Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе.
— Как я буду окупать эти деньги?
— Ты будешь передавать ему все сведения об «Альбатросе».
— А ты каналья, Пауль! Я же нарушу в таком случае один весьма существенный пункт контракта...
— Пустое! Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А если шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть грызутся, лишь бы скорее кто-то из них сделал хороший самолет.
Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб.
«А что, если Пихт подложит мне свинью? Да меня Мессершмитт заживо съест. Хорошо, Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но Пихт ведь старый товарищ. К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом, и, узнай об этом Удет, ему не сносить головы за разглашение служебной тайны. И опять же тысяча марок... Это очень неплохие деньги за какого-то «Альбатроса», который еще неизвестно когда обрастет перьями»...
— Хорошо, Пауль. Я буду работать на старичка Хейнкеля, если он и вправду будет платить мне по тысяче марок. Только кому и как я должен передавать эти сведения?
— Наверное, пока мне, а я — ему. — Пихт достал блокнот и авторучку. — Пиши расписку и получай аванс.
«Оппель» затормозил. Дорога была пустынна. За вспаханным полем виднелась лишь маленькая деревушка.
— Может, без расписки... — проговорил, упав духом, Вайдеман.
— Расписку я потом уничтожу. Но надо же мне отчитаться! Аванс солидный — тысяча пятьсот марок. — Пихт достал запечатанную пачку и положил на колени Вайдеману.
3
Беспечно размахивая хозяйственной сумкой, Ютта шла в ресторанчик «Хазе», где покупала обеды. Она думала о том, что в тот вечер, когда должна была произойти встреча, к ней никто другой, кроме Зейца, так и не подошел с паролем «Рюбецаль». Неужели долгожданный Март — это Зейц? Вот уж никогда бы не подумала! Но Зейц не решился тогда раскрыться до конца. Может быть, он благоразумно хотел воздержаться, опасаясь нового пилота Вайдемана, или этого столичного вертопраха Пихта, или того, кто пришел в самый последний момент. Кажется, он отрекомендовался капитаном Коссовски.
Ютта припомнила лицо гостя. Оно было серьезное, умное. Глаза — ласково-проницательные. Несколько раз Коссовски глядел на Ютту, что-то собирался сказать, но так и не сказал. Ютта почувствовала даже какое-то доверие к этому пожилому человеку, который, очевидно, привык бывать в свете, держался просто и в то же время с достоинством, улыбался, но легко переходил на деловой тон. Наверное, такие люди, избрав в жизни идеал, никогда от него не отступали.
Рядом остановилось такси, из машины вышел старик—военный с тростью к небольшим саквояжем.
— Эрих? — растерянно прошептала Ютта.
— Конечно, Эрих! Я гнался за тобой по пятам. Ну, здравствуй, моя детка! — свободной рукой Эрих прижал девушку к груди. — Я тебя сразу узнал.
— Эрих... Надо же так встретиться! — только и смогла сказать Ютта.
— Я ехал к тебе.
— Ты ранен?
— Пустяки! Какой-то сумасшедший обстрелял наш «дорнье». Зато теперь уж на фронт не возьмут.
— Так идем ко мне.
По дороге Эрих рассказал, что в Лехфельде собирается заняться каким-нибудь делом и жить рядом с ней.
— Это замечательно! — обрадовалась Ютта.
Дома она познакомила Эриха с дочерью профессора. Эрика приняла живейшее участие в судьбе дяди подруги.
— Может быть, я скажу папе, и он порекомендует Эриха на аэродром? Ведь Эрих — бортмеханик.
— Признаться, фрейлейн, мне порядком надоели военные, да и боюсь я с такой-то ногой...
— Но у вас нет другой специальности.
— Будет. Ведь я немного фотограф.
— Прекрасно! У нас с вами одно хобби.
— Где ты собираешься жить? — спросила Ютта.
— Помоги мне снять квартиру.
— Кажется, в особняке тетушки Минцель живет Зейц? — проговорила Эрика.
— Да, он на втором этаже.
— Но первый же пустует.
— Первый меня бы устроил. Мне удобней на первом соорудить ателье.
— Мы поговорим с Зейцем...
Хайдте удалось устроиться в Лехфельде и открыть маленькое дело — собственное фотоателье.
МАРТ ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ
1
Металлический голос Геббельса, казалось, завладел всем Тиргартеном. Он рвался из репродукторов, установленных на каждом перекрестке парка.
«Наши доблестные войска овладели вчера городами Витебск, Молодечно, Фастов. Красная Армия беспорядочно отступает... Наша авиация безраздельно господствует в воздухе...»
С того места, где стоял Март, хорошо просматривалась вся аллея. Пятая слева. В этот предвечерний час она пустовала. Занята была лишь одна скамья. Но человек, сидевший на ней, не мог быть тем, которого он ждал. Это был Эвальд Регенбах, начальник отдела в контрразведке люфтваффе — «Форшунгсамт». Его появление здесь было невероятным, противоестественным.
«Ловушка? Очевидно, ловушка. Значит, Перро, кто бы он ни был, уже схвачен. И все сказал. Так? Нет, не так».
Это второе допущение было еще более невероятным. «Надо думать. Если Перро предал, то пришел бы сюда сам. Так надежнее. Им же нет смысла брать меня сразу. Значит?.. Во всяком случае, если это ловушка, за мной уже следят. И то, что я не подойду к нему, будет подозрительно само по себе. Наше знакомство ни для кого не секрет.
А главное — и это действительно главное, — Перро не мог предать. Если делать такие допущения, вся моя работа теряет смысл, все эти годы — никому не нужный кошмар. Нельзя не верить в себя, не верить в тех, кто рядом. Я обязан верить. И обязан делать допущения. Не рисковать. Перестраховываться. Обязан. Но не сейчас. Тогда все кончено. Если перестраховаться сейчас, можно спасти себя, уйти от них, но зачем тогда все? Покинуть свой пост, свой окоп. Отступить?»
Ему отступать некуда.
«Я пройду мимо этой скамейки и окликну его. Или подожду, пока он окликнет сам! Нет, он углубился в чтение, ничего не видит, не слышит. Нужно сесть рядом, как условлено, вынуть газету «Франкфуртер Цейтунг», расслабиться. А вдруг он наш? Почему это кажется мне невероятным? Наоборот: именно так все и должно быть. А разве ему будет легче поверить мне?»
Он окликнул его раньше, чем уселся на скамью, и успел поймать мгновенное выражение неприязни в дружелюбно изумленных глазах.
Перро незаметно скомкал программу бегов, сунул ее в портфель.
— Вы, наверное, ждете здесь даму? Не хотел бы вам мешать, — сказал Регенбах.
— Почти угадали, но у меня еще уйма времени.
— А мое уже истекает. Я должен идти, — Регенбах поднялся.
— Подождите минуту. Мне показалось, я видел у вас программу воскресных бегов. Вы знаток?
