по гей-барам квартала Сен-Жермен:
Fiacre на улице Шерш-Миди,
Speakeasy на улице де Канетт, и, конечно же, во
Flore, где на первом этаже традиционно собираются геи. Иногда они ходят в клубы, в
Cherry Lane или в «Песенный клуб», или даже в кабаре, открывшиеся на Монмартре. Барт также регулярно видится с Фуко наедине, и тогда они говорят о своих исследованиях, о прочитанном. Фуко знакомит Барта с Жаном Бофре и Луи Альтюссером[1036]. Барт вводит его в литературные круги: так, в 1963 году они вместе с Мишелем Деги становятся членами редколлегии журнала
Critique, во главе которого после смерти Батая в 1962 году встал Жан Пиль[1037]. Фуко вместе с Бартом и Соллерсом пишет о литературе, в частности о Батае, в специальном номере в 1963 году, посвященном его памяти. В этот же период выходит книга Фуко о Раймоне Русселе, на которую рецензию в
Critique в декабре 1963 года напишет Роб-Грийе. Фуко регулярно заходит на улицу Сервандони и знакомится с Анриеттой Барт. Барт, со своей стороны, по дороге в Юрт заезжает в Вандевр, что рядом с Пуатье, чтобы познакомиться с Анн Фуко в «Пируаре», фамильном доме, в котором Фуко проводит почти каждый август. Лето 1963 года они проводят в Марракеше (в отеле
Mamounia), июль в Танжере. Именно после возвращения оттуда их отношения становятся более прохладными. Вполне возможно, что там между ними случился конфликт из-за какого-то юноши. Однако история, скорее, сохранила версию о том, что Фуко, решивший в этот момент поселиться с Даниэлем Дефером в квартире на улице Монж, дистанцируется от своих товарищей по ночным приключениям. Вполне вероятно, что охлаждение действительно стало следствием изменения образа жизни. Некоторые идут еще дальше и утверждают, что Даниэль Дефер не любил Барта. Не подтверждая этого напрямую, Дефер в «Политической жизни» признает, что испытывал определенную неприязнь. Он не одобрял того, как Мози и Барт (которого он уже встречал годом ранее в
Fiacre с Жаном-Полем Ароном) обращались с молодыми людьми: «Они и хотели соблазнить, и боялись, что ими будут манипулировать». Из-за того, что он неожиданно погрузился в рутинные практики группы («ужин в Сен-Жермене, после ночная вечеринка в
Fiacre»), у Дефера остались очень плохие воспоминания об этом первом вечере: «Разница в возрасте и социальные различия были каким-то образом выделены, без конца подчеркивались, особенно Бартом. Спустя годы я рассказал Фуко, каким мучительным был для меня этот вечер и что он должен был стать последним»[1038]. Барт с самого начала позволил себе обращаться к нему на «ты», отчего Дефер решил, что тот считает его жиголо. Вполне вероятно, что эта неприязнь Дефера к Барту привела к тому, что Фуко от него отдалился.
По свидетельству Филиппа Соллерса, Барт расценивал это отдаление как настоящий разрыв дружбы. Однако не следует преувеличивать значение этого эпизода, нужно учесть, как обстоятельства жизни определяют взлеты и падения в эмоциональных отношениях, чередующиеся фазы приостановки и сближения в зависимости от того, чем занят каждый. Помимо того факта, что Фуко работает, не покладая рук[1039], обстоятельства тоже не способствуют частым встречам. В 1966 году Фуко уезжает преподавать в Тунис, где также работает Даниэль Дефер. Он останется там до 1968 года. В 1969 году Барт уезжает в Марокко. Записка, которую Фуко адресует ему в феврале 1970 года после прочтения «S/Z», показывает, что в их отношениях все же сохранилась некоторая теплота: «Я только что прочел тебя залпом: это великолепно, первый анализ текста, который мне понравилось читать»[1040]. До сих пор более или менее параллельные, их траектории расходятся в 1968 году. Барт уезжает в Северную Африку, Фуко возвращается во Францию. Но самое главное, Барт отдаляется от политики в тот момент, когда Фуко активно в нее включается. Они больше не в открытом неопределенном пространстве, откуда их творчество может устремиться, куда они захотят, хотя они и сами точно не знают, куда именно. Каждый остается в той сфере, в которой он себя лучше чувствует и получает наибольшее признание: история и философия для Фуко, литература и письмо для Барта. Поэтому, возвращаясь к своим отношениям с Бартом в передаче Жака Шанселя, Фуко может сказать: «Область, в которой я тружусь и которая, по сути дела, является областью не-литературы, настолько отличается от его области, что сегодня, я полагаю, наши пути в значительной степени разошлись или же не находятся на одном и том же плане»[1041]. Удивительно, что Фуко здесь определяет собственное поле исследований через отрицание («не-литература»), акцентируя отказ от того, чего он, возможно, некогда желал. Это еще один способ отдать дань Барту. Их социальные траектории снова пересекутся в 1975 году, когда Барт готовится к выборам в Коллеж де Франс: мы видели, какую роль в этом сыграл Фуко, начавший преподавать в Коллеже в 1970 году. Они оба умрут в больнице Питье-Сальпетриер, один в марте 1980 года, второй в июне 1984-го, и их близкие соберутся в морге, чтобы забрать тело, затем в амфитеатре – чтобы отдать последнюю дань памяти. После этого и те, и другие отправятся к себе на родину, Ролан Барт – в Юрт, Мишель Фуко – в Вандевр-дю-Пуату.
Сопровождение
Истина их отношений опирается на то, что каждый верит в творчество другого. Барт был очень впечатлен умом и плодовитостью Фуко, которая казалась ему совершенно неиссякаемой. Фуко, в свою очередь, многому научили критические способности Барта и его манера анализировать текст. В статье 1982 года он объединяет имена Барта и Бланшо в попытке объяснить, что составляло силу их отношения к книге:
Читать книгу, говорить о ней было упражнением, которым занимались в некотором смысле для себя, ради собственной выгоды, чтобы изменить самих себя. Хорошо говорить о книге, которая не нравится, или попытаться с достаточной отстраненностью рассуждать о книге, которая, наоборот, слишком понравилась, – благодаря всем усилиям это шло так, что между текстами, между книгами, произведениями и статьями что-то происходило. Барт и Бланшо привнесли во французскую мысль нечто очень важное[1042].
Фуко прекрасно понимал, что сила этой критической динамики в том, что она устраняет иерархию между чтением и письмом, а потому отменяет институциональные границы. Политический аспект этого освобождения связан с тем, что мысль одним движением переходит от одного вида деятельности к другому, устраняя различия. Нет писателей, с одной стороны, и читателей – с другой, как если бы не было богатых и бедных, мужчин и женщин, угнетателей и угнетенных.
