— Что? Вы маг или нет, чар Тобиус?
— Безусловно, я маг. Но предел моих мечтаний — это новые знания, которые вы, разумеется, можете дать, но еще и дом, который я уже обрел, и он не с вами.
— Дом, — с сомнением повторил архимаг.
— Да, дом. У меня есть место, которое я зову домом, и есть люди, которых я зову семьей. Когда все это кончится, я вернусь туда и больше не покину того места.
Выражение, появившееся на лице Шивариуса Многогранника, было замешено на сочувствии и снисходительности старшего и более мудрого к молодым и неразумным.
— Чар Тобиус, вам по юности разная наивность простительна, но всему же есть предел! Мы — волшебники! У нас не может быть семьи, настоящей фамилии, любви, мы не носим светских титулов и не имеем земельных владений. Таковы законы магии, написанные еще Джассаром. А еще у нас не может быть дома.
— Я знаю, но…
— Место, которое маг считает своим, — это его башня, его мастерская, лавка, это всегда место работы! Да, к нему может быть пристроен дом, но прежде всего это место работы, потому что магия требует от нас, чтобы мы посвящали себя ей без остатка! Волшебники не пашут землю и не торгуют на рынке свининой, мы рождены для волшебства, для магии! Поэтому мы можем жить только там, где творим свое Искусство, и это место будет домом волшебства, а не волшебника. Посмотрите на Талбота, он провел в этом замке около века, все считали, что Тефраск и его магический покровитель будут неразлучны до конца, но вот, да-да, я уже знаю, хотя это держалось в тайне, Талбот скоро уйдет. Понимаете? Как бы мы ни привязывались к нашим «домам», по сути, это всего лишь места нашей службы волшебству, чар Тобиус. Такова наша доля, и иного не дано, так что взгляните в глаза правде, мой друг.
Шивариус поднялся.
— Всего лучшего, мне было приятно с вами побеседовать.
— Всего… хорошего…
Архимаг удалился, а Тобиус остался один в пустом зале. На сердце пульсировал обновленный шрам, оставленный мыслью о Талботе Гневливом. Тобиус знал, что не виновен в том, что его подставили, но он чувствовал вину за то, что Гневливый лишился своего места, вытаскивая серого магистра из беды. Да, Талбот действовал во благо города и королевства, но тем не менее он понимал, чего может лишиться. Тобиусу трудно было вообразить, что бы он сам чувствовал, если бы кто-то попытался отнять у него Хог-Вуд, поселение с глупым названием Под-Замок и сам маленький древний замок красного кирпича Райнбэк.
И все-таки Шивариус оставил о себе странное впечатление. Мнение о придворном маге узурпатора изменилось после личного знакомства. Дотоле Многогранника можно было с чистой совестью не любить и презирать за потворство государственному перевороту, но после личной встречи неприязнь несколько сгладилась.
Тобиус все еще оставался верным слугой Бейерона Карторена, а потому растерянность, появившаяся в нем, была ему особенно неприятна.
Армия герцога выступила на запад с первыми лучами зари. Солнце било солдатам в спины и освещало им путь к крепости Дубрам. Волтон Галли намеревался занять ее и вновь сделать главной опорной точкой для ведения борьбы с захватчиками. Дубрам был такой точкой прежде, но, после того как армия Каребекланда потерпела под ним большие потери, люди вынужденно отступили к столице, а сам Дубрам надолго оказался во власти зуланов.
Путь войска пролегал через разоренные земли, мимо выжженных полей и опустошенных пепелищ деревень, на которых зола была перемешана с обглоданными костями. Эти печальные развалины мучили взор, но не представляли опасности. Днем, по крайней мере. Если разведчикам пепелища и полуразвалившиеся дома казались подозрительными, они докладывали старшим офицерам, во главу колонны, и получали разрешение выслать усиленный разведывательный отряд для обыска. При свете солнца этим все и заканчивалось, но, когда войску приходилось становиться ночным биваком возле одного из мертвых поселений, до солдатских костров доносились звуки, которые лишь в очень удачных случаях ограничивались воем. Часовые жаловались, что постоянный стук в темноте сводил их с ума, а порой оттуда неслись визги и рычание. Изредка во тьме раздавался жалобный детский плач, но, после того как несколько особо жалостливых солдат ушли искать его источник и не вернулись, по войску распространился жесткий запрет покидать биваки до восхода.
В одну из таких ночей Тобиус сидел среди палаток и шатров на барабане и грел руки у костра. Несмотря на теплый сезон, ночи в последнее время становились стылыми. Вокруг костра собралась пестрая компания из числа обозного люда, в которую и затесался так удачно волшебник, а кроме него еще и один из капелланов.
Служитель Господа-Кузнеца закончил чтение предтрапезного молитвословия, благословил собравшихся, и кашевар Одиль начал раскладывать по мискам дымящую гречневую кашу со шкварками и разливать вино. Обозным людям было хорошо — они могли пить вино, хоть и разбавленное, солдатам же не дозволялось ничего иного, кроме воды с уксусом.
— Вот-вот, слышите? — Одиль как раз взялся накладывать еду в собственную миску, когда во тьме за освещенным периметром начали рождаться ритмичные удары. — Будто шагает кто-то вдалеке, спаси Господь!
— Я вам уже сто раз говорил, — Тобиус сунул в рот ложку обжигающей каши, щедро приправленной маслом, — это стукач. Найдет где-нибудь мозговую косточку и давай бить ею об камень или камнем об нее.
— А стукачи — они страшные? — спросила Магда, самая молоденькая из трех маркитанток, сидевших у костра.
— Как сказать, — Тобиус пожал плечами, — они уродливые, зловонные, эм… очень уродливые. Но не опасные. Завидев человека, даже ребенка, сразу удирают в темноту. Другое дело смрады — эти твари во множестве водятся на заброшенных погостах и в старых подземных склепах. Ночью выползают из своих логовищ и бегут на поиски мертвечины. Любят гниль, но и свежатиной не брезгуют. Сбившись в стаю, могут напасть на взрослого человека. Если слышали по ночам рыки и визжание, то знайте, что, скорее всего, это смрады со стукачами грызутся. Стукачи только с людьми пугливые, а с теми, кто пытается отнять у них добычу, дерутся отчаянно.
— Довольно пугать девушек своими рассказами, — добродушно вставил капеллан Гозеф, — они же не заснут.
— А им и не положено ночью шпать, они днем отшипаютша! — гоготнул шепелявый кузнец Элмер, и трое конюхов, сидевших рядом, заржали вслед за ним.
— После ужина приму твою исповедь, сын мой, — строго поставил точку в этой беседе Гозеф, чем заставил кузнеца умолкнуть.
Святой отец был волевым, но добрым по характеру человеком, и особенно добр он был к девушкам, с которыми порой облегчал тяжелую ношу целибата. Вот и благодарная Магда улыбнулась ему обещающе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
