«Не стану дожидаться гетманского повеления, — решил Гуляй-День, — сам поеду в Чигирин. Должен знать, каким ветром веет».
Рассказал об этом Галайде и Подопригоре. Они одобрили его намерение.
— Не так уж легко досталась нам воля, чтобы нам не оберегать ее, — сказал Нечипор Галайда.
«Истинная правда!» — подумал Гуляй-День.
Обвел взглядом вокруг, точно хотел удостовериться, кому же среди многочисленного низового товарищества эта воля сама далась в руки. Вот они, казаки низовцы, загорелые, обкуренные пороховым дымом, со свежими рубцами на теле, с крепкими руками, которые не только сохой хорошо владели, но и саблю с мушкетом держали не хуже. Разве не каждый из них хлебнул горя и беды? Не каждому ли угрожало изнывать всю жизнь под палками и плетьми панов-ляхов или под ярмом басурманской неволи? Что ж, не ошибся старый Хмель, покликав посполитую голытьбу казаковать.
Солнце облило своим теплом широко раскинувшийся табор низовиков, высокую, статную фигуру Ивана Гуляй-Дня, яркими лучами озарило его суровое смуглое лицо. Он стоял посреди табора, окруженный своими побратимами, положив правую руку на саблю, которая честно служила ему еще с Берестечка и которого он честно служил родному краю. Крепко сжимая рукоять, знал нерушимо— не выпустит сабли из рук, обороняя до конца жизни свободу родного края.
13
…Лаврин Капуста перечитал письмо и задумался. Несколько кратких слов на небольшом желтом листке китайской бумаги поражали своею неожиданностью и загадочностью. Первая мысль, которая пришла по прочтении письма, — кинуть его в ящик стола, возвратиться к нему еще раз на досуге. Но такое решение держалось недолго, и он, сам себе удивляясь, снова и снова возвращался мыслями к загадочному извещению о том, что сегодня, в три часа ночи, в корчме «Меч и сабля» на Субботовском тракте, возле Лысых буераков, его будет ждать человек в черной сутане и что этот человек с глазу на глаз передаст ему важные вести относительно аббата Даниила — Оливерберга. Дальше было написано старательным и спокойным, совершенно незнакомым Лаврипу почерком, что, войдя в корчму, он этого человека найдет за столом, но правую руку от прилавка, а так как этот человек его в лицо не знает, то должен он, Лаврин, подойдя к нему, спросить, не знает ли случаем этот человек, где можно купить сулею питьевого липового меда. На это человек ответит, что он хорошо знает такое место, и после сообщит то, что крайне важно знать Лаврину Капусте и гетману Хмельницкому. Подписи не было.
Вслед за тем как ему посчастливилось прибрать к рукам аббата Даниила, горизонт, закрытый туманом, прояснился… Теперь Лаврин Капуста знал, куда ведут пути заговорщиков в Чигирине… Еще неделя-другая, и гетману наконец удастся распрощаться с Иваном Выговским и всей его родней, которые, как пауки, присосались к родному краю, пьют людскую кровь и плетут дьявольскую паутину вокруг великого, святого дела.
Полученное письмо, сказать по правде, несколько развеселило чигиринского городового атамана. Хотя он не имел склонности к сомнительным встречам, но отчего бы и нс взглянуть на этого монаха? Так или иначе, но Лаврин Капуста решил отправиться на это странное и загадочное свидание. Поначалу городовой атаман думал было взять с собой нескольких казаков, но затем отбросил эту мысль. «Для чего нужны казаки?» — спросил сам себя. И что могло быть опасного в корчме «Меч и сабля», хозяин которой, Чабрец, был верным слугою Капусты? Да и с какой стати так остерегаться? на шесть дней конного пути кругом нет вражьих отрядов, спокойствие и порядок господствуют в крае. Он сам приложил все свое умение, чтобы именно так было.
— Поеду!
Капуста встал, пристегнул саблю, засунул за пояс пистоль, отворил окно и выглянул в сад. Под яблоней напротив окна стоял караульный казак. Капуста тихо сказал:
— Охрим, скорее коня!
— Слушаю, ваша милость, — послышалось в ответ.
Казак исчез в темноте, а Капуста постоял еще несколько минут у окна, наслаждаясь запахами июльской ночи.
Задумчиво подкрутив тонкие усы, он посмотрел на часы на столе. Стрелка показывала первый час ночи; через два часа он будет в корчме «Меч и сабля».
Своим обычным, ровным, неторопливым шагом, хорошо знакомым страже при дверях, ои вышел на крыльцо, перед которым Охрим уже держал за повод оседланного атаманского коня, прозванного казаками за легкость бега Молнией. Лаврин Капуста принял из рук казака поводья. Конь радостно заржал и коснулся губой плеча городового атамана. Капуста потрепал его за холку и вскочил в седло.
Выезжая из ворот, он оглянулся. В гетманских покоях был свет, — должно быть, готовились к приезду гетмана, — и Лаврин Капуста подумал: будет чем порадовать Хмеля, когда тот утром приедет из Субботова…
Конь легко перебирал коваными копытами. Ночная улица плыла навстречу, надвигаясь темными купами деревьев. Блеснул впереди огонек караульни у городских ворот. Двое казаков точно из-под земли выросли перед Капустой. Один из них грубым, сонным голосом окликнул:
— Пароль?
— Желтые Воды, — весело ответил Капуста.
Второй казак толкнул кулаком в бок первого, — видно, узнал городового атамана, — и кинулся отворять ворота.
Конь вымчал Лаврина Капусту на шлях, а казаки еще долго стояли и глядели ему вслед, хотя густая темень уже укрыла и коня и всадника.
…Хорошо было ехать в ночную пору. В вышине сквозь тучи пробивался по временам зеленоватый свет звезд. Пахло дождем. Капуста придерживал горячего коня. Времени у него было достаточно, спешить не к чему. Было как-то на диво беззаботно, спокойно на сердце. Даже забыл, куда, собственно, едет-и по какому делу. Дышалось свободно и думалось легко. Ои думал о том дне, когда наконец будет положен предел войне, которая опротивела уже всем честным людям, когда наконец усмирят дерзкую, надменную польскую шляхту. Быть может, тогда и он поедет на свой хутор под Млиевом, сядет над ставком и будет ловить золотых карасей, а потом будет жарить их на сковороде в сметане и слушать рассказы матери про то, как старый Свирид Капуста ходил морем на Трапезонд и Царьград, как он сложил голову под стенами Азова, вместе с донскими казаками штурмуя турок.
Мысли обратились к иному. Недолго были они беззаботны. Пока что судьба заставляла не карасей ловить. Приходилось признаться — иезуиты стали осторожнее, и эта осторожность доставляла еще больше хлопот. Теперь, когда им подрезали крылья в Варшаве, они обратили свои надежды на Стокгольм. Оттуда уже ползет новая моровая язва. не случайно гетман так настаивал, чтобы любою ценою войско вступило в Речь Посполитую. Пусть шведы увидят казацкую силу! Даниил — Оливерберг — вот уже второй месяц сидит под замком в Чигиринских подвалах. Пусть хитрый иезуит благодарит Малюгу, доброе дело для края родного совершил Малюга! Недаром гетман назвал его братом. Теперь уже какое-то странное нетерпение охватило Капусту. Он должен своими глазами увидеть человека, который сообщит ему нечто чрезвычайно важное относительно аббата Даниила. Мелькнула мысль: не из прислуги ли Готарда Веллинга этот неизвестный? Может, чтобы скрыться от своих посольских людей, избрал он такой способ свидания?
Конь, как бы проникшись нетерпением своего господина, ускорил бег. Капли дождя упали на лицо. Далеко, где-то у края неба, блеснула молния, выхватила из темноты дорогу, темную громаду леса справа, и снова мрак сомкнул свои странные тени вокруг.
Лаврин Капуста тихо запел. В темноту, в глухую безвесть июльской ночи, понеслись слова про славного полковника Морозенка:
Ой, Морозе-Морозенку, ти славний козаче,За тобою, Морозенку, вся Вкраiна плаче…
Конь вдруг бешено метнулся в сторону, что-то темное выскочило из-под копыт, с хрипом покатилось с дороги. Капуста насторожился, дернул поводья, заставляя коня держаться дороги, напряженно вглядывался вперед.
Вскоре Лаврин Капуста остановил коня перед невысокими воротами с деревянной башенкой, над которой качался фонарь, бросая полосу желтоватого света на утоптанную землю.
Капуста, не сходя с коня, позвал:
— Чабрец!
Мгновенно, точно его голоса ожидали, отворились ворота, и в растворе их, держа фонарь на уровне лица, появился сам Чабрец, мешковатый человек в длиннополом кафтане.
— Земной поклон вашей милости! — заговорил Чабрец, пряча лицо от пытливого взгляда Капусты.
Городовой атаман въехал во двор, сошел с коня и бросил поводья на руки Чабрецу. Не сказав ему больше ни слова, Лаврин Капуста знакомым путем прошел в корчму. Он решительно толкнул дверь и переступил порог. В глаза ударил ярким свет двух пятисвечников на прилавке, по правую сторону от которого Капуста, прищурив глаза, сразу разглядел согбенную фигуру монаха в островерхой скуфейке. Больше в корчме никого не было. Положив руку на пистоль, Лаврин Капуста подошел к столу, смерил фигуру монаха испытующим взглядом, усмехнулся и сел напротив него на скамью.
