— Так лучше? — спросила она.
— Да, — откликнулся я, благодаря Мерлина за то, что в состоянии опять слышать человеческую речь. — Я сказал “Бедный Рудольфус!” — повторил я.
— Это почему ещё? — нахмурилась Беллатрикс, упирая руки в боки и подходя ко мне вплотную. Учитывая нынешнюю разницу в росте, выглядело это довольно смешно, поскольку ей пришлось встать на цыпочки и задрать голову. Я не выдержал и рассмеялся.
— Алекс, не беси меня! — предупредила она. — С меня хватает и выходок твоего оригинала! Что ты там сказал про моего мужа?
— Я думаю, что бедняга у Волдеморта первый на раздаче Круциатусов, — беспечно заявил я.
— Откуда?.. — снова нахмурилась она.
— Сдаётся мне, что он каждый раз, как Тёмный Лорд что-то ему приказывает, обязательно переспрашивает, — пояснил я.
— Но откуда?! — ещё сильнее удивилась она, а потом распахнула глаза и открыла рот.
— Дошло, что ли? — удивился я.
Нет, ну вправду, она ещё и титан мысли! Белла расстроенно всплеснула руками и уселась на ближайший камень.
— А я всё думала, — грустно проговорила она, — что это он издевается над Тёмным Лордом? Знаешь, я даже в нём мазохиста заподозрила…
— Вот в этом ты права, но только не совсем в том смысле, — согласился я, усаживаясь рядом.
— Ха. Ха, — вяло произнесла она. — Очень смешно. Впрочем, ничего другого от тебя я и не ожидала.
— Если хорошенько подумаешь, то поймёшь, что я прав, — заметил я. — Только жаждущий непрерывных страданий женился бы на тебе.
— Если ты хорошенько подумаешь, то поймёшь, что с этой точки зрения любой мужчина — мазохист, — покачала она головой. — По крайней мере, любой, кто решает жениться. Всё равно, на ком.
— Я слышал, что есть такие, что собираются по двое и обходятся без женщин, — подмигнул я.
Беллатрикс вздрогнула.
— Даже не смей упоминать подобную мерзость всуе, — рявкнула она. — Теперь обратно к твоей эскападе…
— Белла, мне просто нужно немного отдохнуть, — взмолился я. — Иначе я просто сойду с ума. Я знаю, что я сам добровольно взвалил на себя это всё…
— Особенно своих девиц, — ядовито заметила она.
— Вот девицы на меня сами… взвалились, — помотал я головой. — Но ты же понимаешь, что осознание этого факта не добавляет мне энергии. В общем, я взял отпуск.
— Да с разбегу, — прищурилась она. — Три отпуска! В общем, так… Оригинал там себе взбрыкнул и отправился на каникулы — ну и чёрт с ним! А знаешь, что это означает?
— Н-нет, — неуверенно произнёс я, наморщив лоб.
— Это означает минус два часа здорового сна тебе, — радостно объявила она, нахмурилась и добавила: — И мне почему-то тоже… Не понимаю, меня-то за что? — она задумалась: — То есть, получается, что я лишилась сна из-за твоих проблем с твоими же девицами?
— Я надеюсь, что это не очень надолго выбьет тебя из колеи, — пожал я плечами. — Ну, что, значит, начнём тренировку?
— Значит, начнём, — решительно кивнула Беллатрикс.
32. Внеземной разум
Честно говоря, не думал, что мне так быстро наскучит купаться. То есть, на первый день я практически не вылезал из воды, плавая, ныряя, снова плавая, залегая на мелководье и опять уплывая подальше. А на следующее утро пришёл, взглянул на прозрачную волну, нежно накатывающую на прибрежный песок, и понял — всё! На шезлонге, однако, мне лежать не нравилось, и я расстелил одно из выданных в отеле полотенец прямо на песке. Так было тоже неплохо, тем более что на суше можно было медитировать хоть весь день. Это только новичкам в этом искусстве требуется специальная — и не очень удобная — поза, а такие матёрые зубры, как я, могут медитировать даже вися вниз головой. Голову я прикрыл другим полотенцем, а если кому-то и казалось со стороны, что я при этом храпел, то могу такому человеку заметить, что он совсем ничего не знает о древних мантрах для медитации!
Так получилось, что я в результате прекрасно выспался… То есть, я хотел сказать, что после хорошей медитации мой организм уже не так остро нуждается во сне. Поэтому я до середины ночи просматривал “старые киноплёнки” из банки с моими воспоминаниями, попутно заталкивая их в черепушку, которая мне уже казалась поистине резиновой — банка если и была меньше моей головы, то ненамного. По крайней мере, голова в неё не пролезла только потому, что уши мешали. В своём просмотре я постепенно дошёл до возраста восьми лет. Омут исправно замедлял промотку на каких-то выдающихся событиях… Нет, по мне, так они все были выдающимися. Каждый день с мамой и отцом для меня был, как чудо, но просматривать их все у меня не было никакой возможности. Я уже понял, что впитанные обратно воспоминания постепенно укладываются в ту конструкцию, которая и составляла меня, где-то добавляя, а где-то даже перестраивая. Вот, к примеру, любовь к отцу у меня с момента нашей встречи год назад была… какая-то придуманная. Я его любил потому, что он мой отец, и я должен был его любить. Как до этого обожал Джеймса Поттера, пока считал себя его сыном. А теперь, поглядев на то, с какой нежностью и заботой он возится со мной маленьким, и постепенно впитав это в себя, я проникся уже настоящей любовью. С мамой всё было по-другому — с ней я чувствовал родство, даже не зная ещё, кто она. Воспоминания лишь наполняли это чувство родного человека образами и смыслом.
А ещё была Панси. Досмотрев до восьми лет, я понял, что мы с ней вообще никогда не расставались. Даже когда родители расселили нас по разным комнатам, она продолжала прибегать ко мне ночью — то за окном страшная ветка машет крючковатыми лапами, то под полом мышка скребёт… Не удивлюсь, если окажется, что в более нежном возрасте мы ещё и на горшок ходили вместе. Нет, я по-прежнему не понимал всей этой дурацкой эпопеи с другими парнями, вину за которую она по-прежнему возлагала на меня, но теперь мне было легче простить и даже понять. Кстати, не уверен, что пойди всё своим путём, останься Поттер жив и так далее… Скорее всего, результатом её привычки спать вместе со мной — по крайней мере, такое происходило регулярно до самого момента моего превращения в Поттера — стало бы… В общем, Поттеру я бы её всё равно не отдал, что бы она там ни заявляла по поводу своего дочернего долга и висящей над ней помолвки, и что бы по поводу нас с ней ни думала Дафна. И тогда, естественно, никому не нужный Поттер достался бы Джинни. Ко всеобщему счастью. И торжеству Эпилога. В конце концов, если он и вправду такой тупой, как его расписывает Сценарий, то мне его вовсе ни чуточки не жалко.
На следующий день я обнаружил, что оказывается Омут Памяти неплохо функционирует, даже если его перевернуть вверх ногами и надеть сверху на голову. Это кардинально изменило мой режим дня — я замаскировал его, сломав пляжный зонтик и приделав его снизу, и в результате когда я надевал его сверху на голову, то выглядело, будто я просто загораю под зонтом. Поэтому на пляже я теперь просматривал свои воспоминания, плавясь под солнцем до состояния лепёшки битума на раскалённом асфальте, после этого залезал в воду и отмокал в ней, постепенно превращаясь в медузу, потом снова ложился на песок, накрываясь Омутом, и так до самого вечера. По мере того, как я проникался давно не испытанным ощущением вязкой неторопливости времени, которого оказалось просто навалом — стоит лишь ничего не делать, — ко мне возвращалось и другое чувство.
Точнее, даже не чувство, а частичка моей души, безжалостно вырванная когда-то Снейпом и засунутая в стеклянную банку. Та, что хранила в себе домашний уют и любовь родных. Через три дня я досмотрел последний фрагмент — кстати, зрелище оказалось не для слабонервных, и я всерьёз размышлял, стоит ли мне такое помнить — и банка опустела. Я снял с себя Омут, сел и огляделся. Всё, каникулы кончились. Меня уже изгрызла тоска, и я хотел домой — обнять маму, подставить макушку отцу, чтобы он меня потрепал, и убедиться, что с Дафной и Панси всё в порядке. Я не собирался что-то менять в наших нынешних отношениях — как Дафна сказала, мы все ещё не готовы… Но мне просто необходимо было каждый день их видеть. И я прекрасно понимал Панси, которая набилась на все мои тренировки — эта взаимная потребность друг в друге была чем-то, с чем ни один из нас совладать не мог. Мне срочно нужно повидать моих змей.
Долго раздумывать я не стал, и уже через час нёсся на метле вдоль берега на восток. Можно было бы, конечно, перелететь через море напрямик, но отчего-то перспектива стокилометрового перелёта над водой мне не показалась привлекательной — всё-таки хотелось бы и мир немного посмотреть, раз уж я всё равно путешествую, — и я полетел через Гибралтар, который в самом узком месте был всего лишь десять километров или около того. Над самим Гибралтаром — принадлежащем Британии клочке земли, даже скорее скалы — меня ждал роскошный рояль в виде “червоточины”, которая вывела прямиком к Ипсвичу, откуда мне до дома да на моей итальянской суперметле было четверть часа лёту. Когда я оказался в нашем саду, времени было без пяти минут семь — я ещё успевал к ужину.
