Привёл Катанян и слова Лили Юрьевны, подтверждавшие это её «согласие»:
«Письмо моё помогло, хотя иногда я жалела, что послала его. По обычаям того времени Маяковского начали подавать тенденциозно, однобоко, кастрировали его. Похвала Сталина вызвала кучу фальшивых книг о нём. И этого куцого Маяковского “насильственно внедряли” – в этом Пастернак прав».
Эльза Триоле (в письме, посланном Лили Брик) отозвалась о Пастернаке иначе:
«Я ему не прощаю написанного им о Володе… Будто намину нарвалась. Ежели Володю насаждали, как картошку, то мне не жалко вырвать Пастернака, как сорную траву между грядками с картошкой».
Аркадий Ваксберг:
«Возвеличивание Маяковского автоматически лишало впавшего в немилость кремлёвского жителя (в буквальном смысле этого слова) Демьяна Бедного роли первого поэта страны, на которую он самонадеянно претендовал: всё-таки Сталин, отдадим ему должное, хорошо понимал уровень его поэзии.
Но место, которое теперь отвели Маяковскому, вынуждало и Горького потесниться на той вершине, где он безраздельно царил несколько лет. Рядом с “великим пролетарским писателем”, на тех же правах, появился ещё и “великий поэт революции”. Так что теперь, даже в частном письме, обозвать хулиганом “великого поэта” великий основоположник соцреализма не смог бы: пребывая в своей золочёной клетке, границы дозволенного он уже хорошо осознал».
Вскоре в Колонном зале Дома Союзов был устроен грандиозный вечер памяти Маяковского.
Аркадий Ваксберг:
«Лиля и Осип, вместе с матерью поэта, Мейерхольдом, Кольцовым и ещё несколькими его друзьями, сидели на сцене, созерцая восторг полутора тысяч гостей, допущенных на торжество.
Патриарх советской литературы – Алексей Максимович Горький – ещё здравствовал, но – по состоянию здоровья – пребывал в крымском изгнании на берегу Чёрного моря и потому присутствовать не мог. Да он и не пожалал бы присутствовать, даже будучи в Москве…
Зато Мейерхольд объявил на этом вечере, что приступает к новой постановке “Клопа”».
На вечере памяти Маяковского наверняка присутствовали и другие важные гости: секретарь ЦК Николай Ежов, который, собственно, и начал кампанию возвеличивания поэта, а также заместитель наркома внутренних дел Яков Агранов, один из ближайших друзей Владимира Владимировича.
Положение в стране
В конце осени 1935 года стало известно, каким советским поэтам предстоит встречать Новый год во Франции. Этими счастливчиками оказались Александр Безыменский, Владимир Луговской, Семён Кирсанов и Илья Сельвинский. Последний тут же написал в одном из писем:
«Я уж думал, что я классический неудачник. И вдруг такое!»
А в стране по-прежнему было очень тревожно.
Аркадий Ваксберг:
«О том, что тучи сгущаются, что многих из тех, кто торжествует сейчас в Колонном зале, скоро просто не будет в живых, никто, конечно, не подозревал. Отчаянная попытка Бухарина отыграться тоже не имела успеха. Он заказал Пастернаку панегирик Сталину и опубликовал его в новогоднем номере редактировавшейся им газеты “Известия”. “За древней каменной стеной живёт не человек – деянье, поступок ростом в шар земной”, – писал Пастернак. Ещё того больше: “Он – то, что снилось самым смелым, но до него никто не смел”.
По интонации стихи эти сильно напоминали вымученно льстивые пушкинские “Стансы”, обращённые к императору Николаю Первому. И реакция на них была схожей – то есть никакой. В кругу Бриков это вселяло ещё больше надежд.
Эйфория набирала обороты. Лилины “сто дней” длились дольше, чем у Наполеона: целых двести пятьдесят».
8 декабря академик Иван Петрович Павлов написал правительству своей страны ещё одно письмо, в котором негодовал по поводу репрессий, навалившихся на Ленинград. Великому академику ответил сам глава советского правительства Молотов:
«…советские власти охотно исправят действительно допущенные на месте ошибки, и в отношении указываемых Вами лиц будет произведена надлежащая проверка. Но, с другой стороны, должен Вам прямо сказать, что в ряде случаев дело оказывается вовсе не таким простым и безобидным, как это иногда кажется на основе обычного житейского опыта, старых встреч, прежних знакомств и т. п. Мне во всяком случае приходилось не раз в этом убеждаться, особенно в сложной и богатой крутыми переменами политической обстановке нашего времени».
Своими письмами ленинградский академик, указывавший на «ошибки» советской власти, стал сильно раздражать кремлёвских вождей. И когда Иван Петрович Павлов, отличавшийся, по свидетельству своих близких, отменным здоровьем, неожиданно заболел, в Кремле сразу же было принято решение: заменить ленинградских врачей, лечивших Павлова, московскими медиками. И отобранные московские доктора отправились в город на Неве.
Пришла пора вспомнить и Леонида Исааковича Чертока, сотрудника ОГПУ, допрашивавшего Якова Блюмкина. 11 декабря 1935 года ему, 33-летнему следователю НКВД, было присвоено звание майора государственной безопасности. И он стал заместителем начальника оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР.
По Москве в тот момент уже ходили слухи о том, что Генрих Ягода вот-вот станет членом политбюро ЦК ВКП(б) – уж очень энергично действовал новоиспечённый нарком внутренних дел. Александр Орлов (в книге «Тайная история сталинских преступлений») впоследствии вспоминал:
«Легкомыслие, проявляемое Ягодой в эти месяцы, доходило до смешного. Он увлёкся переодеванием сотрудников НКВД в новую форму с золотыми и серебряными галунами и одновременно работал над уставом, регламентирующим правила поведения и этикета энкаведистов.
Только что введя в своём ведомстве новую форму, он не успокоился на этом и решил ввести суперформу для высших чинов НКВД: белый габардиновый китель с золотым шитьём, голубые брюки и лакированные ботинки.
Поскольку лакированная кожа в СССР не изготовлялась, Ягода приказал выписать её из-за границы. Главным украшением этой суперформы должен был стать позолоченный кортик наподобие того, какой носили до революции офицеры военно-морского флота».
Тем временем в Ленинграде прибывшие из столицы доктора приступили к исполнению своих обязанностей, и здоровье уже шедшего на поправку академика Павлова резко ухудшилось.
А в Москве 17 декабря 1935 года Триумфальная площадь была объявлена площадью Маяковского.
28 декабря газета «Правда» напечатала письмо кандидата в члены политбюро ЦК ВКП(б) Павла Постышева. Речь в этом письме шла о том, что отныне можно праздновать наступление Нового года (вместо Рождества Христова), а также устанавливать новогодние ёлки, которые до той поры были запрещены как «поповский пережиток».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
