разоблачением Хана ван Меегерена[118], как-то сумели перебороть.
И еще была одна беда — гордыня. Эти люди, эти эксперты, считали себя Легендами. Легендами искусствоведения. Они являлись делать экспертизы — как артисты на сцену. Это была игра одного актера, который величественно выходит в зал, а зрители — люди намного более богатые, завороженно смотрят ему в рот и ловят каждое слово.
Сегодня те эксперты, которые сохранили свою репутацию, а также молодое поколение по-другому работают. Легендами себя не считают. Это хорошо, крепким профессионалом-технарем быть лучше.
* * *
Экспертиза была бизнесом. Опасным бизнесом. Криминальным. Эксперты по-разному к этому относились. Некоторым было очень страшно. Одна моя знакомая пряталась в женском туалете. Ей привезли на экспертизу картину, которую собирались продавать. Картина вроде даже была подлинная. Бумага от другого, второго нашего экспертного учреждения, по крайней мере, на эту картину уже имелась. Покупатель требовал, чтобы бумаг с подписями было две. Знакомая пряталась в туалете, отказывалась выходить, делать экспертизу и что-либо подписывать.
Хорошо было без сотовых телефонов тогда, вот что скажу.
* * *
Была одна такая женщина, антиквар. Работала в Москве, а родом была из Хабаровска. Ее потом посадили на девять лет за поддельных Киселева и Орловского. Она всем говорила, что она — кандидат искусствоведения. А потом оказалось, что на самом деле она — кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе.
Когда ее пришли арестовывать, она отстреливалась из травмата.
* * *
Ходит у нас в профессиональной среде одна фразочка. Раньше, услышав ее, многие спокойно работали. Теперь она вызывает гомерический хохот. Вперемешку со слезами. Фраза такая: «Эта вещь умрет на стене». В девяностые-двухтысячные ее произносил продавец, желающий получить от эксперта положительное заключение на продаваемую картину. Означала она следующее:
— Ну что вы кобенитесь? Я уже нашел покупателя на картину. Вещь нашла своего хозяина. Она ему просто нравится! Он ее повесит на стену и будет ею любоваться. Никаких перепродаж, выставок, новых экспертиз. Дальше в ротацию не пойдет. Только через 50 лет ее со стены снимут, когда будут его наследство делить. Не волнуйтесь, подписывайте экспертизу! Никто не будет вглядываться, перепроверять.
Как вы понимаете, в последние годы эти картины с подписанными экспертизами постоянно всплывают, хоть 50 лет и не прошло. И приносят подписавшим экспертам большую головную боль. Хохот и слезы.
* * *
По второму-третьему кругу в свободную продажу (помимо картин, которые все-таки не «умерли на стене») часто поступают вещи другой категории, объединенные общей проблемой. Нет, они подлинные, но проблема эта большая — раз уж мы говорим об идиотах в арт-бизнесе. Вот приносят мне картину, кладут на стол — я вижу, это великолепная вещь, музейного уровня. Но 10–15 лет назад, при предыдущей предпродажной подготовке, чьи-то шаловливые ручки решили картину обновить, сделать покрасивше. И вылили на нее потоки, литры синтетического лака! Этот лак такой удобный, в баллончиках продается, пшик-пшик на картину — и она сразу яркая такая становится, блестит, как будто ее нормально почистили.
И вот смотрю я на эту картину, превосходную по живописи, и вижу, что она практически убита этим лаком, который впитался в краску. Просто есть такая фигня — физика называется. Произошла диффузия. За годы, как лак очутился на поверхности, он впитался очень глубоко (а баллончики эти появились в 1970-х годах, и его сразу начали применять не по делу). Делаешь химический анализ картины, и все пробы показывают, что по составу картина относится к семидесятым годам. Хотя тебе твои глаза совершенно достоверно подсказывают, что это XIX век. Но с «химией» у нас спорить не принято, она считается финальным вердиктом.
А нормально снять этот лак при реставрации — невозможно, потому что он просочился так глубоко, что снимается вместе со всеми поверхностными лессировками[119]. С изображения исчезают все нюансы, полутона. С другой стороны — и оставлять его нельзя, потому что лак невероятно желтеет, и картина полностью меняет цвет.
И вот сидишь ты над этой отличной картиной, испорченной навеки, и горюешь. Недавно опять был такой случай — позвала коллегу, и мы рыдали вдвоем.
* * *
Случай не со мной был, но показательный, в контексте обсуждаемой темы. Человек получил от дедушки наследство — квартиру, набитую антиквариатом. Много было живописи. Авторы — крепкий второй ряд, очень достойные имена. В основном этюды. Казалось бы — продавай и радуйся. Но дедушка-засранец считал себя не просто коллекционером. Он считал себя реставратором!
Синтетический лак, о котором я говорила, он не использовал — у него была другая фишка. Он сам чистил, сам подновлял. Но главная беда — он дописывал то, что считал утратами, блеклым или недоделанным.
И подписи!
Этот доморощеный реставратор прописал все подписи художников.
Обвел их сверху новой краской, чтобы было почетче, покрасивее.
Не смывается.
Полсотни картин погубил. Никто покупать с «фальшивыми» подписями их, конечно, не будет.
Помню, я еще молодушкой была, как писал великий украинский поэт Евгений Гребёнка. Работала в государственной экспертной организации (не буду называть, но выбор их не большой, сами знаете). Частный клиент решил оформить на свою свежую покупку все необходимые бумаги. Приносят ко мне картину, чтобы я экспертизу подлинности сделала. Смотрю — очень милая работа, небольшая, с лист бумаги размером, рамка красивая. Прекрасный уровень для антиквариата, такое хорошо продается, кабинеты украшать удобно, дарить. Автор ее был какой-то их ахрровцев — то ли Кацман, то ли Иогансон[120]. Очень приятная вещь, с подписью. Смотрю в микроскоп — все хорошо, подлинная наверняка.
Переворачиваю — а там инвентарник. С одной стороны — это значит точно подлинник, не ошиблась я. С другой — типичная «у меня для вас плохая новость». Наличие инвентарного номера означает, что вещь происходит из какого-то музея, наверняка — государственного. Как продавец и покупатель этой «новости» не заметили? Возможно, по дурости и безграмотности. Еще есть вариант — просто не поняли, что эта надпись обозначает. Это ведь не обязательно текст формата: «инв. № 12345 ГТГ», наводящая на подозрения знакомыми сочетаниями букв. Может быть все гораздо проще, например, просто четыре цифры. И это ты, как эксперт с большой насмотренностью, просто знаешь, что таким тонким округлым курсивом и красной краской подписывали картины в императорском Эрмитаже в определенные десятилетия XIX века.
Ну вот, смотрю я на этого «кацмана», а может, на «иогансона», не помню уже подробно. Начинаю размышлять, из какого он музея может происходить. А у меня, для сравнения, имеется под рукой папка фотографий его картин из
