Культурная реакция на бурные события 1960–х и 1970–х годов выразилась прежде всего в главенствующем ясанре искусства XX века — кинематографе. 1960–е годы не были плодотворным периодом для Голливуда. Генератор культурной энергии в середине века находился в руках поколения, которое просто не понимало происходящего в его собственной стране. Несмотря на редкие исключения, американскому кино, поставленному в условия жесткой конкуренции с телевидением и неспособному превзойти новых европейских мастеров, угрожала перспектива потерять всякую актуальность.
В конце 1960–х годов появилось несколько работ, выбивающихся из общего течения, — снятые в 1967 году «Бонни и Клайд» и «Выпускник» продемонстрировали, что Голливуд еще способен производить фильмы, чутко реагирующие на перемены в самоощущении нации. Но пальму первенства у старой студийной системы начали все активнее перенимать американские независимые режиссеры, увлеченные французской новой волной, итальянским неореализмом и новым немецким кино Фассбиндера, Вендерса и Херцога. Список шедевров авторского кино, начатый «Беспечным ездоком» и «Полуночным ковбоем» (оба— 1969 год), вскоре пополнили «Последний киносеанс» (1971), «Крестный отец» (1972), «Коварные улицы», «Опустошенные земли» (оба —1973 год) и «Чайна–таун» (1974). Тематика этих фильмов варьировалась, однако они отвечали неизменным требованиям, предъявляемым серьезному искусству, и так же, как росписи Мантеньи или романы Диккенса, использовали технологии и методы своего времени — ручную камеру, прерывистый монтаж, документализм, популярную музыку в звуковом сопровождении, — чтобы достичь нужного эффекта. Американские фильмы начала 1970–х годов показывали простых людей, обитающих в ускользающем от них мире, испытывающих влияние сил, которых они не понимали и не имели возможности контролировать. Почти в каждом случае борьба за место в мире приводила к поражению, а большинство перечисленных фильмов вместо привычной для Голливуда благополучной развязки заканчивались смертью или крушением надежд главных героев.
Начало 80–х годов XX века было временем образования нового политического консенсуса, произраставшего из кризисных 1960–х и 1970–х годов и породившего новые формы оппозиции. Рональд Рейган в Америке и Маргарет Тетчер в Великобритании стряхнули наследие недавнего прошлого с помощью простой, но эффективной стратегии возрождения в обществе великодержавных настроений. После десятилетия самоуничижения для людей настало время почуствовать гордость за принадлежность к американской или британской нации; кроме того, в эпоху, когда люди привыкли слышать от политиков наставления в том, чего им не следует делать, оба лидера выступили с проповедью личной свободы. Их центральный тезис гласил, что правительство должно отступить на всех фронтах и перестать вмешиваться в жизнь людей. Однако оставаться политиком–националистом, одновременно сужая полномочия государства, оказалось сложнее, чем виделось.
И Рейган, и Тетчер взяли на вооружение новую экономическую теорию — монетаризм, — следуя предписаниям которой, а именно повышая государственную процентную ставку по вкладам для сдерживания инфляции, добились укрепления доллара. Это означало, что американцы теперь могут покупать чьи угодно товары, но никто не мог позволить себе покупать американские. Сокращение экспорта и увеличение импорта привели в США (и Британии) к падению производства. Рейгану, как и Тетчер, год от года приходилось отрезать от бюджета все большую долю на выплату социальных пособий для растущего числа безработных. Бюджетный дефицит США достиг 200 миллиардов долларов, почти вчетверо превысив показатель предыдущей администрации, в связи с чем долгосрочное федеральное финансирование инфраструктурных проектов, жизненно важное для американской промышленности, пришлось по сути дела свернуть. Казалось, что 1920–е годы вернулись снова. Неудивительно, что в октябре 1987 года нью–йоркский рынок акций рухнул, заставив весь мир затаить дыхание. Великой депрессии на этот раз не случилось просто потому, что Соединенные Штаты уже не пользовались таким экономическим влиянием, как в 1929 году. Национальное хозяйство сумело справиться с эффектами рейганомики благодаря тому, что иностранные, особенно японские, компании обрушили на Америку настоящий золотой дождь инвестиций. Из неудачной попытки монетаризма обуздать рост государственных расходов на свет появилась еще одна новая концепция—приватизации. Британское правительство, сознательно стремясь возможно больше походить на Америку, сбывало с рук контрольные пакеты акций в телекоммуникациях, гражданской авиации, жилищном строительстве, а также в коммунальных отраслях — энергетике, газо- и водоснабжении, — используя вырученные средства для латания дыр в бюджете.
Правительства не только превращали общественные услуги в рыночные предприятия, они также хотели превратить в международный рынок всю планету. Теоретически повышение эффективности мировой экономики должно было достигаться снятием контроля с движения денежных потоков, поскольку свободные деньги направлялись туда, где приносили бы максимальную прибыль, а значит, и максимальную пользу Технологически перемещение денег между странами, инвестиционными банками, биржами и валютными операторами к тому времени уже стало делом нажатия нескольких кнопок. Так или иначе, в 1980–х годах крупнейшие индустриальные державы под давлением США согласились стать гарантами свободного движения капитала во всем мире. Повторяя своих предшественников середины XIX века, политики старательно представляли либерализацию торговли и финансов как возвращение к естественному состоянию экономических и социальных отношений. Только с отменой бессмысленных тарифов, профсоюзных рогаток, запретов на застройку незанятой земли, ограничений времени работы магазинов и предприятий, уверяли они, для людей наступит подлинное царство свободы, экономической эффективности и процветания.
Начало реализации новой доктрины положили страны англосаксонского мира — США, Великобритания. Новая Зеландия и Австралия, — однако коммерческая и военная мощь Соединенных Штатов и либерализация рынков капитала поставили остальные западные правительства перед выбором: либо принять на вооружение аналогичные стратегии, либо подвергнуть экономическому риску свою страну. Двигателем новой экономики была не индустрия, а финансы, и государственная поддержка производства теперь считалась нарушением правил. В этой новой атмосфере руководители бизнеса становились образцами для подражания и авторитетными советниками при правительствах, а сами корпорации — эталоном всякой организации вообще. Коммунальные предприятия, чьи услуги всегда считались одной из функций власти, приватизировались и превращались в открытые акционерные компании, по закону обязанные в первую очередь преследовать цель увеличения стоимости акций. Однако даже те учреждения, которые оставались в руках высших и прочих органов управления, в той или иной степени адаптировали свою деятельность к корпоративному шаблону. Университеты, технические колледжи, школы, почта, советы по здравоохранению и муниципальные советы — всем пришлось подвергнуться реструктуризации и приучиться воспринимать себя как коммерческие организации. Возникли условия, при которых, например, в Британии местный совет по здравоохранению, ведающий несколькими муниципальными больницами, мог быть признан банкротом. В 2004 году, в ходе дебатов о размере платы за обучение, Колин Лукас, вице–канцлер Оксфордского университета, уже без всякого стеснения заявил, что «преподавать нерентабельно».
Благодаря усовершенствованию промышленных методов, развитию техники и транспорта к 1980–м годам сложилась ситуация, когда само по себе производство превратилось в недорогостоящее и несложное занятие. Мечта первопроходцев индустриализации сбылась —теперь мы могли обеспечивать свои базовые потребности, затрачивая лишь малую долю усилий и времени. Отныне задачей, решение которой было сопряжено с наибольшими сложностями, стало не производство основных товаров, а завоевание покупателей, и, как следствие, возможность диктовать перешла от производителя к потребителю. Внешний вид и качество товара, а также самих магазинов, претерпели радикальную метаморфозу: универсальные магазины теперь оставались открытыми допоздна и работали по воскресеньям, по всему западному миру распространились пригородные торговые центры и гипермаркеты американского образца. Но если для тех, у кого были деньги и машина, жизнь стала удобнее, то не имеющие ни того, ни другого оставались запертыми в городских многоквартирных домах, вдали от магазинов и услуг.
Колоссальные усилия, вложенные в расширение сектора услуг и розничной торговли, помогли пристроить миллионы людей, которых теперь никто не ждал на заводах и шахтах. Прежде стоявшие у станка становились к прилавку, орудовавшие отбойным молотком садились за руль фургонов доставки или за телефон в колл–центрах. На жизни образованных и состоятельных, воспитанных на антиавторитарном духе 1960–хгодов, консьюмеризм сказалася иначе. Они все активнее требовали равных отношений с врачами, юристами, преподавателями, банковскими служащими и политиками — формула «доктору лучше знать» не могла устроить поколение, привыкшее не сомневаться в своих правах.
