Эта переоценка, происходящая и внутри человека, и внутри семьи, оказалась по–своему не менее фундаментальной задачей, чем та, которую решали Авхустин. Кальвин, Руссо, Смит, Милль, Маркс или Фрейд; требовалось понять, как в мире, управляемом Богом, или разумом, или личным интересом, или общественным законом, человеку следует прожить свою жизнь. В первые послевоенные десятилетия цель жизни заключалась в коллективной безопасности в рамках регламентированного и слаженно функционирующего общества. Однако неожиданный подъем благосостояния в 1960–х и 1970–х годах позволил молодежи ощутить себя свободными, и даже призванными, переступить ограничения общества, включая экономические императивы. Предполагалось, что студенты должны учиться ради самих знаний, а экономическая польза от их занятий, как для них самих, так и для государства, воспринималась как второстепенная или вообще не имеющая значения. Гарантировать достойное существование для безработных и престарелых посредством льгот, пенсий и качественного муниципального жилья считалось само собой разумеющимся, потому что прежде всего люди должны были видеть себя членами общества, а не винтиками бездушной индустриальной машины.
В новой экономике правила опять поменялись. По мере того как пенсионное обеспечение, жилье и другие услуги предоставлялись национальными и местными органами все в меньшем и меньшем объеме, гражданин западного мира вынужденно приучался рассматривать себя как экономическую единицу, а свою жизнь — как предмет финансового планирования. Сегодня, как только в британской или американской семье среднего класса рождается ребенок, его родители должны начинать откладывать деньги на оплату высшего образования, причем университет будущий студент, скорее всего, окончит с большой задолженностью. Ему или ей затем понадобиться найти высокооплачиваемую работу, чтобы погасить эту задолженность, и немедленно занять еще, чтобы купить дом и начать откладывать на сколько‑нибудь приличную пенсию. Пропустить один из этих шагов или подвергнуть риску будущие означает серьезно пошатнуть свои позиции в жизни. В этой картине вроде бы нет ничего, кроме финансового здравого смысла, однако сдвиг в нашем само- и мировосприятии, который она представляет, не может не поражать.
Одним из величайших парадоксов текущего этапа является ситуция, которая была создана усилиями могущественных национальных государств и которая в конечном счете сделала их менее могущественными. В 1980 году Франция воспротивилась тенденции, которую навязывал Европе англосаксонский мир, и выбрала президентом Франсуа Миттерана, социалиста старой закалки. Миттеран немедленно приступил к осуществлению ряда мер, направленных на превращение Франции в социалистическое государство, — увеличил государственные расходы, повысил налоги, национализировал целые отрасли и т. д. Однако он не осознавал всю глубину перемен, произошедших с миром за предшествующее десятилетие. Благодаря отсутствию ограничений на перемещение капитала, раздраженные инвестиционные компании начали сбывать с рук накопления во французской валюте, а также пакеты акций французских предприятий. Когда деньги стали утекать из страны, французским властям пришлось пересмотреть свою политику. Во Франции, Германии, странах Скандинавии и Бенилюкса правительства продолжали верить в необходимость бюджетных капиталовложений в инфраструктуру и промышленность — в то, от чего старательно отказывались Великобритания и США. Миттеран наконец довел до их сознания на первый взгляд незаметную истину, лежавшую в самом основании новой глобальной экономической системы. Ни одно правительство отныне не могло предпринимать какие‑либо шаги без согласия финансовых рынков, а рынки (в союзе с МВФ, Всемирным банком, ОЭСР. ВТО и другими международными организациями) благосклонее всего относились к экономике тех государств, которые приватизировали сферу общественных услуг и максимально урезали бюджетные расходы.
Ослабление позиций национального государства, вызванное международной либерализацией финансовых рынков, произошло без всякой общественной дискуссии по поводу достоинств и недостатков подобной утраты суверенитета и ущемления интересов наций. То обстоятельство, что национальные правительства попали в зависимость от групп людей, занимающихся покупкой и продажей акций, причем, как правило, в погоне за краткосрочным выигрышем, не вызвало шквала комментариев или организованной оппозиции. Это случилось само собой. Министры финансов отныне должны были убеждать игроков рынка, что их экономики станут надежными поставщиками всего этим рынкам необходимого, и одновременно, в очень узких рамках, пытаться как–то отстоять свои политические интересы. Напротив, образование европейскими странами экономического и валютного союза вызвало долгие и жаркие дебаты по поводу тех самых вопросов национального суверенитета, которые прежде оставались без всякого внимания.
В 1990–х годах глобальный рынок, до сих пор объединявший страны Запада, добровольно пополнили бывшие коммунистические страны Восточной Европы, страны Тихоокеанского региона—Япония (на тот момент уже одна из крупнейших экономик западного образца), Южная Корея, Индонезия, Малайзия и Китай, — а также страны Латинской Америки, в которых к власти пришли новые демократические режимы; сочетанием позитивных и негативных стимулов в либерализованный глобальный рынок удалось заманить и такие крупные страны, как Индия и Бразилия. Единственными, кто оказался на обочине всеобщего процесса, стали пораженные нищетой бывшие колонии тропической Африки и династические диктатуры арабского мира; в остальном планета превратилась в один огромный рынок. Иначе говоря. Запад разросся до размеров планеты.
Либерализация глобальной торговли и сопутствующее расширение сферы действия патентного права подготовили почву для триумфального шествия транснациональных корпораций. Вслед за вездесущими автомобилями, произведенными на заводах «Форда», «Дженерал моторе» или «Тойота», на каждой главной улице каждого хотя бы относительно небедного города в мире появились рестораны «Макдоналдс», «Бургер Кинг», «Старбакс», магазины товаров компании Диснея; почти все стали пользоваться программным обеспечением и операционными системами компании «Майкрософт». Неумолимая колонизация центральных улиц мира сделала многие города до раздражения похожими друг на друга. Стилистика новых построек, магазинов, товаров принесла удручающее единообразие.
Колоссальное влияние корпораций и растущая стандартизация жизни начали вызывать особенно глубокую обеспокоенность в связи с появлением новых генетических технологий. Человеческий геном был нанесен на карту, вмешательство в генетическое строение организмов сделалось стандартным навыком любого достаточно компетентного ученого, а в 1997 году в Эдинбурге родилось первое генетически клонированное животное — овечка Долли. Хотя новые процедуры биотехнологий обещают в будущем излечить генетические заболевания животных и человека, возможность генетической модификации человеческих эмбрионов для производства «селекционных детей» или устранения потенциальных дефектов развития ставит под вопрос само представление о том, что такое быть человеком.
Новая экономика не успокоится, пока барьеры не исчезнут по всему миру, ибо любая не покорившаяся ей часть будет снижать теоретическую эффективность. Неоценимую поддержку в этой благотворной (или губительной — в зависимости от вашей точки зрения) экспансии оказывает сегодня возродившаяся вера в то, что Запад представляет собой самое передовое общество в мире. Согласно этой вере, доставшийся Западу дорогой ценой опыт управления государством, регулирования экономики, организации судебной власти, строительства производства должен пойти на пользу всем без исключения обществам. Уроки катастрофы, которую Запад принес миру в 1914 и 1939 годах, выворачиваются наизнанку, а мысль о том, что другие народы могут не захотеть обзаводиться нашим общественным устройством отметается с порога. 6 июня 2004 года на церемонии, посвященной шестидесятилетию дня высадки союзников в Европе, Тони Блэр сказал об этой знаменательной операции: «Тогда существовало… определяющее понимание, что в конечном счете ценности, которые исповедует Британия — ценности, которые она также разделяет с остальной Европой и Америкой — являются путеводным светом для будущего всего человечества». Желание принести эти ценности остальному человечеству — включая собственных строптивых граждан — и, если потребуется, силой, снова овладевает Западом.
Если такова ясно провозглашаемая цель Запада и если в этом заключается философия тех, кто повелевает его судьбами, то как реагирует на нее остальной мир и какой отклик она находит в человеческом обществе? В 1986 году представители 96 стран собрались в Уругвае, чтобы договориться о единых мерах по снижению тарифов для промышленных потребителей, сокращению сельскохозяйственных субсидий, гарантиям прав интеллектуальной собственности и выработке новых правил инвестиционной деятельности и финансовых услуг. Так называемый «уругвайский раунд» переговоров занял семь лет, и его итогом стало учреждение в 1993 году Всемирной торговой организации. Как вскоре выяснилось, приняв участие в соглашениях по ВТО. некоторые его участники добровольно взвалили на себя непосильную ношу. Развивающиеся страны подписывались под обязательствами о защите патентных прав и открытии финансовых и товарных рынков для индустриальных держав первого мира в обмен на обещанное партнерами перманентное урезание субсидий своим сельскохозяйственным производителям и открытие доступа на свои рынки — обещание, так никогда и не исполненное.
