нарушили священное молчание, с которым следили за его выступлением, громкими аплодисментами. Затем чехол с машины сняли, и миру предстал последний шедевр «жеребцов». Машина получила название «F40 Le Mans». «F» означала «Феррари», «40» – юбилей, который праздновала компания. Название предложил Джино Ранкати, один из его друзей-журналистов: он хотел, чтобы его можно было легко воспроизвести по-английски, предполагая – и совершенно верно, – что самым важным рынком для автомобиля станет американский. «Le Mans» же отсылал к первоначальной идее Энцо Феррари.
Это была самая мощная и технологичная «Феррари» из всех, когда-либо выпущенных, гоночный автомобиль с закрытым кузовом. Было решено выпустить четыреста экземпляров, хотя Рацелли, выступая после Феррари, оставил дверь открытой, сказав во избежание спекуляций вроде тех, что были с «288 GTO» несколько лет назад, что можно было выпустить и больше.
Суффикс «Le Mans» вскоре был убран – через два месяца на автосалоне во Франкфурте его уже не было. Осталось только «F40», и это было разрывом с прошлым. Никогда до того «Феррари» официальным названием не отмечала юбилей компании: сорок лет с тех пор, как Энцо Феррари 12 марта 1947 года впервые запустил двигатель первого автомобиля, который получил его имя.
Несмотря на публичную демонстрацию сплоченности, Энцо Феррари испытывал сильное недовольство в отношении руководства «ФИАТ», действующего как внутри, так и извне его компании. Это недовольство, несмотря на отличные личные отношения с Джанни Аньелли, основанные на взаимном уважении и симпатии, с годами лишь росло. Но Аньелли никогда лично не вмешивался в дела, которые касались компании, и оставлял их на усмотрение своих людей. Энцо не имел ничего против Чезаре Ромити и Витторио Гиделлы. Просто он не мог переносить – и никогда не переносил – такое положение дел, при котором то, что он создавал годами, теперь управлялось другими людьми.
В частных беседах он никогда не скрывал, что, если у него была бы возможность, он бы с удовольствием вернул половину акций, которые он продал «ФИАТ» в 1969 году. В июне он открыто говорил своему другу Ранкати: «Если бы я мог, я бы выкупил фабрику. В 1969 году я ушел потому, что боялся умереть. Этот страх заставил меня предпринять важный шаг».
В прошлом он был так же разочарован, когда ликвидировал Скудерию и продал все «Альфа-Ромео». В течение двадцати месяцев он работал в Портелло с подрезанными крыльями. И он ненавидел каждую минуту этих месяцев. Спустя полтора года он ушел. Теперь же, конечно, способа вернуть свою свободу не было. Ему стукнуло восемьдесят девять, и он хорошо знал, что его компании «ФИАТ» был необходим. Но думать по-другому ему никто не мог запретить.
Последний день августа, безусловно, был одним из тех, когда вес неудобного, но необходимого партнера, был тяжелее обычного. В этот день Феррари сел за свой стол и лично написал письмо Ромити, председателю совета директоров «ФИАТ». Тон письма был дружеским, но смысл было однозначным: «Или продаю все, или выкупаю все».
В тот вечер, размышляя об отправленном им письме, он написал в ежедневнике: «Письмо Ромити отправлено. Пусть он решает: или я покупаю 50 %, или продаю».
Первого ноября Феррари впервые за двадцать семь месяцев победила в «Формуле-1», положив конец недовольству пилотов, которое Великому Старику приходилось терпеть в течение сезона. Более восьмисот дней отделяли сегодняшнюю победу Герхарда Бергера в Японии и победу Микеле Альборето на новом «Нюрбургринге» 4 августа 1985 года.
Итальянская пресса, которая в течение двух предыдущих лет регулярно набрасывалась на него из-за отсутствия побед, теперь пыталась связаться с ним, чтобы получить его комментарий. Но он всем отказал, решил насладиться победой в тишине. Момент, когда он захочет поговорить, придет, но он выберет его сам. Пообедать он отправился в ресторан «Жеребец» в компании нескольких близких друзей. После такого долгого ожидания он хотел насладиться успехом, но сделать это хотел в тишине.
Через две недели Бергер снова победил, на этот раз в Австралии. Его успех послужил поводом для комментария Феррари, но не столько о второй подряд победе австрийца, сколько на общие темы: «Когда мне говорят, что я выиграл гонку, люди не знают, что я чувствую себя хорошо потому, что выплатил долг всем, кто верил в меня».
«Все спрашивают меня, – признавался он в те дни одному из друзей, – отчего я не ухожу, отчего не наслаждаюсь пенсией. Но работа – это моя жизнь, и я буду работать до последнего дня, потому что одиночество меня пугает».
Модена уже была зажата в тисках осени. День за днем густой туман окутывал все и всех. В городе еще не утихло внимание к щедрому пожертвованию Феррари центру для больных рассеянным склерозом, которое он сделал весной. Модена никогда полностью не понимала своего сына, которого, несмотря на часто проявлявшуюся ее гражданами ревность, она никогда не отвергала и никогда не переставала любить. Как-то раз, вынужденный говорить о пожертвовании и немного раздраженный вниманием, которое оно вызвало, Энцо Феррари был почти жесток даже с самим собой.
«Мой сын умер от мышечной дистрофии, и я посвящаю свою жизнь этому», – сказал он, повторяя то, что говорил местным властям и городской прессе несколько месяцев назад. И жестоко, но откровенно продолжил, пытаясь объяснить свое поведение, которое люди принимали за щедрость: «Но давайте говорить честно: я взялся за это, я делаю то, что делаю потому, что мой сын умер. Это доказывает, что наши дела – всегда следствие, но никогда не жест благородства. Если по нам не бьет сильная боль, мы часто недооцениваем то, что чувствуют другие».
Прошел тридцать один год с тех пор, как умер Дино, и чувство вины и ответственности все еще давило на него так, что почти душило. Он испытал на собственной шкуре самую большую неестественность и жестокость, которая только может существовать – пережил своего ребенка, – и так и не смог примириться с этим. Он пользовался привилегией, в которой судьба отказала его собственному сыну – прожил долгую и во многих отношениях удивительную жизнь, и теперь он хотел, чтобы люди услышали его правду. Все бедствия, скорби, страдания, с которыми он сталкивался, не сделали его лучшим человеком: он не стал лучше, чем был раньше, когда Дино был жив и полон надежд, он не стал лучше других даже теперь, когда он так много жертвовал на благотворительность. Люди не должны были хвалить его за то, что он делал для страдающих, так же как они не должны были и жалеть его самого за страдания, которые он испытал.
После долгого ожидания Энцо Феррари наконец-то сдался прессе.
«Пиршество
