Удалось ли Чехову поработать в мае, когда на Мелихово обрушилось нашествие гостей? В июне он не мог покинуть Мелихово, так как сестра, с братьями Иваном и Михаилом, уехала отдыхать на юг. Он остался с родителями. Поток гостей по-прежнему не иссякал, однако 17 июня он выбрался в Москву — отметить выход книги «Остров Сахалин». Пятилетний труд, не отпускавший Чехова, этот, по словам автора, «жесткий арестантский халат», занял свое место в его «беллетристическом гардеробе». По решению цензуры книге не нашлось места в публичных библиотеках и общественных читальнях. Она поступила в продажу и медленно расходилась среди читателей. Откликов в критике вызвала немного. Вчитываться в нее захотели единицы, а тем более вдумываться в неторопливое, сдержанное повествование, в это своеобразное житие русской жизни.
Имена Чехова и Короленко опять оказались рядом. Их не сопоставляли и не противопоставляли, как десять лет назад. Объединяли их книги: «Остров Сахалин» и «Голодный год». Один из критиков назвал их «честными дознаниями» правды. Переворота в общественном сознании эти труды не сделали. Но и писались обе книги не для этого.
Глава седьмая. НЕМОДНЫЙ ЛИТЕРАТОР
Июнь 1895 года благополучно завершался. Павел Егорович отмечал в дневнике события мелиховской жизни: гроза, пахота под рожь, молебен во дворе, цветение пионов, «корова захворала», «клубника поспела», «картошку окучивают», «крестьяне косили 40 человек». День своих именин он отметил со спокойной важностью: «Обедня была в Мелихове. Народу приходило много с поздравлением». И вообще — «Рожь и Овес у нас хороши и в Саду отлично».
Летом у Чеховых гостила таганрогская тетушка Людмила Павловна с двумя дочерьми, Сашей и Лелей. В своих письмах в Таганрог они описывали Мелихово. Впервые увиденный ими березовый и еловый лес. Странный возок, в котором их везли со станции. Он походил на большую бельевую корзину, сидеть в нем было можно, лишь вытянув ноги. Таганрогских барышень удивили дощечки около фруктовых деревьев с названием и датой посадки. По утрам они видели иногда, как брат обрезал розы, встречали его у пруда. Он бросал корм из лукошка. С ним всегда были две таксы, Хина и Бром, ревновавшие хозяина друг к другу. Когда он, сидя на лавочке, играл с ними, они заглядывали ему в глаза. Чехов в шутку называл всех своих собак по имени-отчеству: Апель Крысыч, Рогулия Васильевна, Хина Марковна, Бром Исаич. Но иронизировал над подчеркнутым, демонстративным «нежничаньем» с домашними животными.
Гостей предупредили, чтобы до обеда они не заходили во флигель — там Чехов работал. Жизнь текла упорядоченная, деловая. Павел Егорович истово подметал дорожки сада, будто это главная забота. Евгения Яковлевна что-то шила, иногда читала газету «Неделя». Мария Павловна занималась хозяйством, огородом, садом и называла всё это своим «министерством».
Иногда мелиховский «летописец» уточнял, от кого получено письмо. Имени Левитана в июньских записях нет. Но как раз в последних числах Чехов получил тревожную весть из имения, где Левитан гостил у А. Н. Турчаниновой: «Ради Бога, если только возможно, приезжай ко мне. Хоть на несколько дней. Мне ужасно тяжело, как никогда». Левитан не назвал причину, не признался, что 21 июня пытался покончить с собой выстрелом в голову. Чехов узнал об этом из письма самой Анны Николаевны: «От Вашего приезда зависит жизнь человека. Вы, один, Вы можете спасти его и вывести из полного равнодушия к жизни. <…> Пожалуйста, не говорите никому о случившемся. Пожалейте несчастного».
Вслед письму пришла телеграмма. Чехов туг же выехал в Москву, а оттуда в озерный край. И прожил там несколько дней. В семье, где сложилась драматическая ситуация. Старшая дочь Турчаниновой увлеклась Левитаном, невольно став соперницей матери. Вокруг Исаака Ильича всегда складывались сложные отношения. То Кувшинникова ревновала его к Мизиновой. Теперь возник треугольник: Левитан, немолодая возлюбленная и молодая влюбленная девушка. Не называя фамилии, Чехов в письме Суворину написал, что его вызвали «к больному». Что было правдой. Мрачное настроение Левитана усугублялось болезнью сердца. О своем здоровье Чехов мог не говорить другу. Кашель не оставлял его ни на день. А в такую пасмурную, хмурую погоду, какая стояла в эти дни, кашель усилился.
Из имения Чехов поехал в Петербург по просьбе Суворина. Лейкин записал в дневнике после встречи: «Худ, желт, покашливает и имеет нездоровый вид. Спрашивал его, у кого он был в Бологово. Оказывается, гостил в семействе Турчанинова, нашего помощника градоначальника. Рассказывал, что у Турчанинова очень хорошенькие дочери-девицы».
Наверняка любопытный Лейкин расспрашивал Чехова, зачем Суворин вызвал его телеграммой. Чехов не упомянул Левитана и не назвал причину приезда в столицу на один день. Может быть, Суворин попросил приехать, чтобы посоветоваться о своем театре, который он затевал в это время и который открылся вскоре? Может быть, говорил о будущем репертуаре и не отдаст ли Чехов «странную» пьесу, в шутку или всерьез обещанную ему в мае?
Второе лето подряд летние планы Чехова менялись, рушились. Не состоялось путешествие с Лейкиным на прибалтийские курорты. Не склеилась поездка с Сувориным в Феодосию. Как будто что-то помимо денежных соображений удерживало Чехова от дальней дороги.
8 августа он поехал в Ясную Поляну. Один, как и хотел. Его ждали. Еще накануне говорили о нем у Толстых. С. И. Танеев записал в дневнике слова Толстого, что «Чехов не всегда знает, чего он хочет». Это была его давняя точка зрения. Упоминания Чехова в письмах и дневнике Толстого, начиная с 1889 года, сводились до сих пор к главному: прекрасная форма, но нет ясного миросозерцания. Нет понимания того, что есть добро, что есть зло, нет «окна в религиозное».
Чехов, пережив и изжив «постой» толстовской морали в своей душе, по-прежнему ставил его выше всех в литературе. Но в последнее время, особенно после участия Толстого в помощи голодающим в 1891 году, чаще говорил о Толстом-чело-веке, который его интересовал. В те дни в яснополянском доме собралось много гостей: И. И. Горбунов-Посадов, Н. Н. Страхов, В. Г. Чертков, С. Т. Семенов. Толстой в это время работал над романом «Воскресение». Предполагалось чтение готовых глав. Без автора. Он был не совсем здоров. Но потом все собрались в кабинете хозяина дома. По воспоминаниям Семенова, Чехов «тихо и спокойно стал говорить, что все это очень хорошо. Особенно правдиво схвачена картина суда. Он только недавно сам отбывал обязанности присяжного заседателя и видел своими глазами отношение судей к делу: все заняты были побочными интересами, а не тем, что им приходилось разрешать. <…> Неверным же ему показалось одно — что Маслову приговорили к двум годам каторги. На такой малый срок к каторге не приговаривают. Лев Николаевич принял это и впоследствии исправил свою ошибку».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
