ну да ничего, — Мюриэл встала с земли и поспешила к ближайшему дубу, чтобы укрыться от дождя.
Каково же было её смятение, когда, потянувшись к стволу дерева, она наткнулась на чьи-то пальцы, и кто-то цепко схватил её за руку. Мюриэл пронзительно закричала.
— Вот мы и встретились! — раздался зловещий голос.
— Фрокрор! — выдохнула Мюриэл и упала в обморок.
3
Она очнулась не в пещере контрабандистов в глубине черной скалы, как предполагала (бывшая крестьянка, она падала в обморок только обдумав последствия), а в подвале деревенской церкви среди своих друзей детства. Мюриэл села, моргая и озираясь вокруг. На неё, улыбаясь, смотрели — круглые веснушчатые лица, ей были рады. Перед ней стоял Дюбкин, однажды поцеловавший её в амбаре, и Красотка Полли, о которой все сочиняли грустные или озорные песенки («Ворота запрем, расседлаем коней! Хо-хо-хо!»), и Добремиш, дочка лудильщика, в прошлом ближайшая подружка Мюриэл. Освещенный свечами подвал был весь заполнен улыбающимися друзьями. Не веря своему счастью, Мюриэл принялась обнимать и целовать их, но неожиданно, вспомнив о случившемся, воскликнула:
— А где Фрокрор?
Друзья смотрели на неё смущенно и виновато.
— Забудь о нем, Таня! — Они стали тормошить и целовать её. — Как хорошо, что ты вернулась!
Но Мюриэл со страхом, подозрительно отстраняясь от них, повторила:
— Где он?
— Ах Таня, Таня, — произнесла милая Добремиш, через силу улыбаясь, несмотря на свой испуганный вид.
Мюриэл, подумав, сощурилась.
— Меня зовут Мюриэл, — сказала она.
Лица у всех вытянулись.
Тут Дюбкин, стащив с головы свою обвислую шапку, стиснул её в толстых пальцах и прижал к груди.
— Мы думали, ты будешь рада нам, Таня.
Еще немного, и все бы расплакались.
— Ну конечно я вам рада, — сказала она, — хотя зовут меня не Таня. Я теперь Мюриэл, Пропавшая Принцесса, а родители мои не простые крестьяне, как все вы думали, а Его Величество Король Грегор и Её Величество Безумная Королева Луиза.
— Ну да, мы знаем, — сказал Дюбкин, для пущей убедительности взмахнув рукой.
— Вот и хорошо, — ответила Мюриэл, почувствовав облегчение и на минуту забыв о своих подозрениях.
— Расскажи нам о придворной жизни, — попросила Красотка Полли.
Это была бледная изящная девушка, вполне беременная теперь Бог знает от кого. Её красивые, тонкие руки походили на белые цветы. Из неё вышла бы настоящая принцесса, этого Мюриэл не могла не признать. Но каждому — свое, успокоила она себя и улыбнулась.
— Ну во-первых, — сказала она, — у нас тысячи таких вот нарядов.
Но, окинув себя взглядом, Мюриэл заметила, что кто-то снял с неё парчовое платье и надел грубые крестьянские обноски.
— Ну не совсем таких, конечно, — поправилась Мюриэл.
Она принялась подробно расписывать свои наряды. Глаза её друзей блестели от восторга, Дюбкин бессознательно поглаживал её по коленке. Она мягко убрала его руку.
— А рыцари посвящают мне стихи, — сказала Мюриэл и засмеялась.
Она процитировала несколько самых путаных стихотворений, делая вид, что прекрасно понимает, о чём в них речь; все так и покатились со смеху, кроме Красотки Полли, та была явно взволнована.
— А королева Луиза, какая она? — наперебой стали расспрашивать друзья, но вид у них почему-то по-прежнему был виноватый.
И Мюриэл с нежностью и преданностью поведала им о Безумной Королеве Луизе.
— Когда она в себе, — сказала Мюриэл, — у неё роскошные длинные рыжие волосы, самое белое, самое прекрасное в мире лицо и веснушчатый носик. Все признают, что она душа общества. Она рассказывает песни и поет сказки, а иногда, если у всех плохое настроение, объясняет свою жизненную философию. Но когда она не в себе — никто точно не знает, отчего это бывает, — она превращается в огромную кроткую жабу. Первое время разницы почти не замечаешь: королева почти такая же, как всегда, разве что выражение глаз и губ у неё меняется, но постепенно, если приглядеться, разница становится ясна как день. Руки у неё становятся короче, появляется огромный болотно-зелёный живот, и её безмятежная, улыбка растягивается от уха до уха, — это — не опишешь, это надо видеть. Она очень милая — в любом облике. Устраивает замечательные благотворительные балы, останавливает войны и Бог знает что ещё делает.
В ней столько величия! Я думаю, она святая.
Взоры у всех затуманились. Дюбкин спросил:
— И это все, чем там занимаются, — примеряют наряды, пишут бессмысленные стихи, устраивают благотворительные балы и войны и тому подобное?
Дюбкин вовсе не хотел никого обидеть.
— Но ведь это же члены королевской семьи! — объяснила Мюриэл.
Дюбкин кивнул. Такой ответ, казалось, более или менее его удовлетворил.
Хрупкая Красотка Полли тоже понимающе, согласно кивала. Как бы про себя она произнесла:
— А как становятся членами королевской семьи?
Мюриэл, почувствовав неловкость, отвела глаза.
— Кто-то приезжает, и тебя узнают, как это было с Мюриэл, — пришла на помощь ей милая Добремиш.
Карие глаза её сверкали, она вспыхнула, словно любой обидный для Мюриэл намек касался лично её.
Все с готовностью закивали. Добремиш не терпела возражений.
Но младшая дочь кузнеца Люба, бросив на Добремиш извиняющийся взгляд, сказала:
— А всё-таки, знаете, это интересный вопрос. Я всегда считала, что моя мама была бы святой, не имей она четырнадцати детей. Ну какие у королевы Луизы заботы? И зачем бы ей ругаться или грозиться кого-то убить или воровать?
— Да как такое только в голову может прийти! — вспыхнула Мюриэл.
— Ну-ну, где же твое чувство юмора? — воскликнул Дюбкин.
Все засмеялись. А Мюриэл задумалась, и ей вдруг стало одиноко.
— Многие бедняки — святые, — сказала Добремиш. — Чтобы стать добрым и преданным, ни богатство, ни праздность не нужны. И я уверена, многие богачи жестоки и мелочны.
Глаза у неё горели ещё более непримиримо, черные волосы блестели.
— Вот именно! — воскликнула Мюриэл, и все с готовностью согласились.
— А всё-таки, — сказала дочь кузнеца Люба, — по-моему, это как-то несправедливо. — Все забеспокоились. — Разве они красивее нас? Да взять хоть Добремиш, она самая хорошенькая девочка из всех, кого я видела, хоть и немножко курносая.
А Красотка Полли, когда не беременна, просто прелесть.
Люба замолчала и покраснела.
— Я не хочу сказать, что ты дурнушка, Мюриэл. — Но даже сама Мюриэл понимала, что она не первая красавица. — И ведь они нисколько не умнее нас, — поспешно добавила Люба. — Я не встречала никого остроумнее Дюбкина, хотя с девушками он ведет себя глупо, этого у него не отнимешь. И если уж говорить об уме, то Фрокрора произвели бы в принцы, если бы поймали.
Она засмеялась и тут же побледнела, заметив возмущение на лицах друзей.
Мюриэл разрыдалась, а Добремиш сказала, горько плача:
— Какая же ты всё-таки, Люба! Посмотри, что ты наделала!
Мюриэл так рыдала,
