Третий компонент предполагаемой вставки — (Олег) «Гориславич», как уже говорилось, находит параллель в Новгородской 1 летописи. А. А. Шахматов, а позднее Д. С. Лихачев установили, что заглавие летописи, содержавшейся в сборнике, в котором находилось Слово о полку Игореве, близко к какому-то списку Новгородской 1 летописи.[А. А. Шахматов писал, что «Новгор. лет. мл. извода входила в состав Мусин-Пушкинской рукописи, где находилось Слово о полку Игореве» (Шахматов А. А. Киевский Начальный свод 1095 года//А. А. Шахматов: Сб. статей и материалов. М.; Л., 1947. С. 123). Д. С. Лихачев не обратил внимания на это наблюдение А. А. Шахматова (Лихачев Д. С. О русской летописи… С. 139–140).] Мы можем сказать определеннее: оно соответствует только одному дошедшему до нас летописному памятнику — Академическому списку Новгородской 1 летописи.[Сохранился еще один список Новгородской 1 летописи — Троицкий. Он по своему объему невелик (он доводит изложение до 1015 г.). Однако его заголовок дальше от «Временника» в сборнике со Словом, чем заглавие Академического списка. Так, в Троицком списке читаем «летописец», а не «летописание», «землям руским», а не «земля рускыя». К тому же его первое заглавие («Летописец Рускиа земля») вовсе не находит соответствия в сборнике со Словом (ср.: НПЛ. С. 511).] В самом деле:
Летописец в сборнике со Словом: Временникъ, еже нарицается летописание русских князей и земля Рускыя.
Академический список Новгородской 1 летописи[Татищев. История Российская. М., 1798. Кн. 1, ч. 1. С. 62; М., 1962. Т. 1. С. 124.]: Временникъ, еже[Так в Толстовском (НПЛ. С. 103) и Воронцовском списках (БАН, 31.7.31; сделан в 20-х гг. XIX в. с сокращенной переработки Академического списка). У Татищева: «Времянникъ, иже».] нарицается[Так в Толстовском списке. У Татищева «наречется», в Воронцовском «нарьчается».] летописание русских ь князей и земля Руския.[Так в Толстовском списке. У Татищева и в Воронцовском списке «Руская».]
Столь полное тождество заголовков почти исключает то, чтобы в сборнике со Словом был какой-нибудь другой текст, кроме Академического списка Новгородской 1 летописи. Этот список поступил от В. Н. Татищева в Академическую библиотеку в 1737 г. Когда около 1754 г. с него списывалась Толстовская копия (ГПБ, F б. о. IV, № 223), в нем не хватало уже 5 листов. К 1783 г. из тех же мест, откуда пропали первые 5 листов, и из некоторых других исчезло еще 50 листов, включая заглавный.[НПЛ. С. 10. Сохранился еще Уваровский список с Академического, сделан был после 1737 г. (ГИМ, собр. Уварова, № 34/1402). К сожалению, время составления списка уточнить не удается. А. Н. Насонов определяет его 50—70-ми гг. XVIII в. Во всяком случае, он составлен позже Толстовского (около 1755 г.), но в нем уже не хватает не 5 листов (как в том), а всех тех, которых нет в настоящее время в Академическом списке.]
Это была не случайная утрата обветшавшей части рукописи, а преднамеренное хищение. Выкрадены были тексты из разных частей летописи, причем в большинстве случаев имеющие особенно значительный интерес. Так, отсутствует все начало летописного рассказа (до смерти Игоря) и конец (с 1441 г.). Это придавало изъятой части летописи известную целостность. Нет теперь в Академическом списке основной части рассказа о крещении Руси, половины повести о взятии Царьграда крестоносцами 1204 г. (хищение этих листов ввиду сравнительно большого объема летописных статей 988–989 гг. и 1204 г. обнаружить было трудно). Но самое интересное — это то, что из списка изъяты почти все тексты о княжении Александра Невского, в том числе рассказы о Невской битве 1240 г., Ледовом побоище, о событиях 1246–1251 гг. (среди них о поездках Александра в Орду), о преставлении Александра в 1263 г. Наконец, нет теперь в Академическом списке и летописных статей 1318–1327 гг. (о московско-тверских — новгородских отношениях).
Так вот на одном из похищенных листов и находится одно из тех упоминаний Гориславича (под 1240 г.). Хищение отдельных листов ценных рукописей во второй половине XVIII в. было делом не редким. Известно, например, что этим занимался в Москве проф. Маттеи (в 1772–1784 гг.).[Белокуров С. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1898. С. 145.] Поэтому и граф мог приобрести «незаконным путем» листы Академического списка. Сохранилось прямое доказательство, что и сам А. И. Мусин-Пушкин «выдирал» листы из нужных ему рукописей. Так, книгопродавец В. С. Сопиков, получив обратно от А. И. Мусина-Пушкина черновой журнал о делах Петра Великого, увидел, что «нужные и важные заметки, в нем бывшие, графом П(ушкиным) все были уже вырваны, чего, однако же, ему при возвращении объявить мне было не угодно».[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 416.]
Можно предполагать, что именно 50 похищенных листов Академического списка и находились позднее в сборнике, содержавшем Слово о полку Игореве.[По мнению Ф. Я. Приймы, «главная неувязка» в моих рассуждениях заключается в том, что в 1754 г., когда началось хищение листов Новгородской летописи, виновнику этого (Мусину-Пушки-ну) «было всего 10 лет» (Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. С. 84). Здесь все — плод недоразумений. Во-первых, я не знаю, были ли в 1754 г. первые 5 листов летописи «похищены» или просто обветшали и потерялись. Во-вторых, хищение остальных листов произошло до 1783 г., т. е. когда Мусину-Пушкину было уже до 39 лет. В-третьих (и это самое главное), я нигде не пишу, что листы вырезал сам Мусин-Пушкин. Это мог сделать кто-либо другой. А приобрести эти листы Мусин-Пушкин мог и позднее 1783 г., т. е. в любое время до составления сборника со Словом.] И время написания рукописи, и тип письма (полуустав XV в.), и, наконец, небольшой объем этого летописного отрывка могут подтвердить это предположение. Ведь в сборнике был хронограф 1617 г., который обычно содержит около 500–600 л. размером в лист. Если б там же помещалась целиком летопись (около 300 л.), то сборник поразил бы современника своими большими размерами. Об этом, однако, у нас нет никаких сведений. Как попали к А. И. Мусину-Пушкину вырезанные листы Новгородской 1 летописи, сказать трудно. Во всяком случае позднее граф старался подчеркнуть близость Слова именно к летописи, помещенной в сборнике.[В письме к К. Ф. Калайдовичу он сообщил, что копия Слова «писана… в конце летописи» (Записки и труды ОИДР. 1824. Ч. 2. С. 35). В то время как, согласно предисловию к изданию 1800 г., Слово помещалось после Повести об Акире Премудром и Сказания об Индийской земле.] Правда, Академический список написан на бумаге размером в четвертку, а издатели Слова говорили о «книге, писанной в лист». Но так же как Селивановский, сообщая о почерке сборника, имел в виду содержавшийся в ней хронограф, издатели могли говорить о размере всей рукописи по ее основной части.
В Слове Олег Святославич «мечемъ крамолу коваше». Он как бы один из инициаторов княжеских свар. На мысль о том, чтобы назвать его «Гориславичем», А. И. Мусина-Пушкина могла натолкнуть трагедия М. Хераскова «Идолопоклонники, или Горислава».[Х{ерасков} М. Идолопоклонники, или Горислава. М., 1782.] В ней Рогнеда, «нареченная Гориславою», вместе со своим сыном Святополком выступает знаменем языческой реакции против князя Владимира.
А. Потебня также считал разбираемый текст Слова о полку Игореве вставкой «из другого неизвестного сочинения, сделанной автором при вторичной редакции для памяти»,[Потебня. Слово. С. 51.] ибо в нем он являлся как бы отступлением от основной темы повествования Слова. Вставочный характер текста Б. А. Рыбаков также выводит из того, что автор Слова не мог «сознательно приостановить ход битвы и вернуть читателя на 107 лет назад, для того, чтобы рассказать о событиях, не имеющих никакого отношения к поражению Игоря». Вставка об Олеге «бессмысленна в этом контексте. Ведь поход Игоря не был связан прямо с темой княжеских усобиц. Более того, здесь явное противоречие: дед приводил половцев на русские земли, а внук отправился в глубь степи для того, чтобы нанести удар половцам. Какой смысл был автору, стремившемуся выгородить северских князей… начать вспоминать со всеми подробностями старые грехи их крамольного деда, зятя половецких ханов?».[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 40.] Б. А. Рыбаков пытается найти другое место для вставки об Олеге.[Он его находит в разделе об усобицах Всеслава. Дополнительным аргументом его является то, что вставка оказывается помещенной перед плачем Ярославны. Это соответствует Задонщине, где после рассказа о бедствиях Рязанской (Русской) земли помещены плачи жен по убитым мужьям (Рыбаков. «Слово» и современники. С. 40–41). Но в Слове нет четкой структурной близости к Задонщине, и поэтому аргумент Б. А. Рыбакова недостаточен (имеет вероятностное, а не необходимое содержание).] Наблюдения эти интересны. Но, куда ни помещай вставку об Олеге, она все равно остается инородным телом, содержание которого противоречит всему смыслу Песни. Потебня определял рамки этой вставки от слов «Тъй бо Олегъ» до слов «ты плъкы», Б. А. Рыбаков — от слов «Были вѣчи Трояни» до слов «рати не слышано».[Впрочем, текст «то было в ты рати и в ты плъкы, а сицеи рати не слышано» Б. А. Рыбаков считает дополнением одного из позднейших переписчиков Слова.] Но одними наблюдениями смыслового характера ограничиваться нельзя, их надо дополнить текстологическими. Последние же несколько сужают рамки вставки. Слова «То было въ ты рати» как бы возвращают нас к началу рассказа об Олеге Святославиче. Однако это возвращение произошло потому, что автор хотел связать между собою два фрагмента Задонщины[Об этом см. главу III.] и перейти от рассказа о временах Олега к походу Игоря. Вряд ли вставкой можно считать небольшой фрагмент об «мечем кующем крамолу» Олеге, ступающем «въ златъ стремень» в Тмутаракани; он как бы координируется с сообщением о Все-славе Полоцком, рыскавшем «до куръ Тмутороканя», с фразой о том, что «князи… крамолу коваху». Поэтому его нельзя считать вставочным. Без этого фрагмента непонятно, в чем же состояли «плъци Олговы», о которых говорит автор Слова фразой выше. Рассказ о гибели Бориса — лишь развитие сюжета о «плъках» Олега.
