– Все хорошо.
– Тогда зачем же за мной пришел? Домой ступай. Видишь, меня матушка оставляет. Вечером в гости пойдем, потом погуляем, разомнемся. Скажи, что я поздно приду.
Ламэй пошел.
– Задержи его! – сказала Юэнян. – Надо бы покормить.
– Постой! – крикнула Иньэр. – Матушка хочет тебя накормить. Потом одежду мою не забудь захватить. А мамаше скажи, чтобы паланкин не присылала. Я и пешком дойду. Почему У Хуэй не появляется?
– У него что-то с глазами, – ответил Ламэй.
Юэнян велела Юйсяо отвести Ламэй и покормить. Перед слугой поставили два блюдца с мясом, тарелку пампушек и вина. В одну из принесенных певицей коробок положили новогодних пирожков, а в другую – сладостей и чаю.
Надобно сказать, что узел с одеждой Иньэр лежал у Ли Пинъэр, и та заранее завернула в него отделанное золотом парчовое платье, два вышитых золотыми нитями платка и лян серебром.
– К чему, матушка, вы одариваете меня одеждами? – говорила Иньэр, беря узел. Она улыбнулась и продолжала: – Откровенно говоря, у меня нет белого платья. Это парчовое оставьте у себя, матушка, а мне, может, найдется хотя бы старое белое.
– О, есть у меня белое шелковое, – вспомнила Пинъэр. – Но оно тебе будет слишком широко. Как же быть?
Она позвала Инчунь и передала ей ключ.
– Ступай наверх и принеси из большого шкафа кусок белого шелка для сестрицы Иньэр, – велела Пинъэр служанке.
– Скажи своей мамаше, чтобы портного позвала, – наказывала она Иньэр. – Тут два платья выйдут. Тебе, может, цветного шелку?
– Нет, матушка, мне хочется гладкого. С безрукавкой красиво будет. – Иньэр обернулась к Инчунь и, улыбаясь, сказала: – Заставляю я тебя, сестрица, наверх подниматься и нечем мне тебя отблагодарить. Ладно, я потом тебе песню спою.
Немного погодя появилась Инчунь. В руках у нее был кусок широкого белого шелка, выделанного в Сунцзяне. На этикетке значилось: «Вес 38 лянов». Служанка протянула его Иньэр, и та поспешила ей навстречу. Певица напоминала цветущую ветку, ее расшитый пояс красиво развевался. Она грациозно отвесила Ли Пинъэр четыре земных поклона, потом поклонилась несколько раз Инчунь.
– Иньэр, и платье заверни, – сказала Пинъэр. – Когда вином обносить будешь, пригодится.
– Матушка, вы меня совсем задарили, – отвечала певица, отвешивая земной поклон.
Появился Ламэй и, взяв узел, отправился домой.
– Ты мне нравишься, Иньэр, – говорила Юэнян. – Только не бери пример с Гуйцзе. Вон она как возгордилась. Вчера весь день и нынче утром капризы свои показывала. Отпусти ее, да и только. Никак не уговоришь. Будто дома дела неотложные. Даже пела без души. А как за ней пришли, так и есть не стала. Улизнула, след простыл. Не будь такой, как она, Иньэр!
– Дорогая моя матушка! – обратилась к ней певица. – Куда мне торопиться? Тут у меня дом родной с матерью! Где-где нрав свой показывать, да только не у вас, матушка. Гуйцзе молода еще, не понимает этого. Не сердитесь на нее, матушка!
Пока шел разговор, от госпожи У пришел слуга Лайдин.
– Моя матушка кланяется вам, сударыни, и просит вас вместе с Гуйцзе и Иньэр пожаловать в гости. Матушка надеется, что и госпожа Сюээ прибудет.
– Передай матушке, что мы собираемся, – сказала Лайдину хозяйка. – У матушки Второй нога заболела, она не сможет прийти. Батюшка гостей принимает, потому матушка Сюээ должна на кухне распоряжаться. А мы с госпожой Симэнь и Иньэр, вшестером, скоро придем. Скажи матушке, чтобы не утруждала себя хлопотами, ничего особенного не готовила. Мы будем рады побыть с ней, поговорить. А певица будет?
– Да, барышня Юй, – отвечал Лайдин.
Лайдин удалился. Юэнян с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Иньэр, предупредив о своем отбытии Симэня, наказали кормилице смотреть за ребенком и, разодетые, вышли к паланкинам. Шесть паланкинов сопровождали Дайань, Цитун и Лайань, а также четверо солдат. Паланкины двинулись к старшей невестке У.
Да
Торжественное шествие весны.Горят огни, так празднично ликуя!Мгновенья эти мы ценить должны –Когда и где узришь красу такую?!
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
ГУЛЯЮЩИХ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ ЗАСТАЕТ МОКРЫЙ СНЕГ
ЖЕНЫ ШУТЛИВО ГАДАЮТ НА ЧЕРЕПАХЕ И СИМВОЛАХ ГУА.[647]
Как много праздничного блеска
в ночь новогоднюю в столице!
Великолепию Пэнлая
с пыланьем этим не сравниться!
Луна безмолвно освещает
сады, террасы теремные.
Вот, яшмовую пыль вздымая,
повозки мчатся расписные
К дворцам, где ночь напропалую
на пышном празднестве ликуют,
Где кубки-лотосы бессчетно
взлетают кверху беззаботно,
И где, один другого краше,
цветные фонари сияют,
Расставлены курений чаши
и барабаны не смолкают.
Этот созданный в прошлом романс воспевает новогоднюю ночь – когда царит праздник, на земле ликуют люди.
Так вот, проводил Симэнь своих жен на пир к старшей невестке У, Ли Чжи с Хуаном Четвертым посидели еще немного, и Боцзюэ стал их поторапливать.
– Насчет вас я договорился, – объяснил он подрядчикам. – Завтра приходите. Пятьсот лянов выложит.
Ли Чжи и Хуан Четвертый не переставая кланялись посреднику. Начинало смеркаться, и они, простившись, удалились. А Боцзюэ и Сида за компанию с Симэнем продолжали пировать в западном флигеле.
Неожиданно зашелестела занавеска, и появился Ли Мин.
– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ.
Певец опустился на колени и отвесил земной поклон.
– Где ж У Хуэй? – спросил Симэнь.
– У Хуэй и в Дунпине не был, – отвечал певец. – У него глаза заболели. Я Ван Чжу привел. Ван Чжу! Поди сюда, бей челом батюшке.
Вошел Ван Чжу и после земного поклона встал в сторонке рядом с Ли Мином.
– Гуйцзе видал? – спросил Боцзюэ. – Только что ушла.
– Нет, не видал, – сказал Ли Мин. – Я домой забежал помыться и сразу сюда.
– Они, наверное, не ели, – обращаясь к хозяину, заметил Боцзюэ. – Распорядись, чтобы покормили.
– Пусть обождут немножко, – сказал стоявший рядом Шутун. – Вместе с музыкантами поедят. Сейчас подадут.
Боцзюэ велел Шутуну подать большой поднос, взял с него блюдо жареной баранины с закусками и протянул Ли Мину.
– Бери! Присаживайтесь вон там и закусите! – Боцзюэ обернулся к Шутуну. – Смышленый ты малый, Шутун, а тебе и невдомек, что, как говорится, «правила сходятся по подобию, вещи делятся по родам».[648] Хоть они и из веселого заведения, но на одну доску с музыкантами их не поставишь. А то, чего доброго, скажут, мы, мол, от ближнего отворачиваемся.
Симэнь в шутку ударил его по голове.
– Да ты, сукин сын, сам среди них весь век околачиваешься, вот и превозносишь, – сказал Симэнь. – Кто-кто, а ты-то уж знаешь, что такое – жить на побегушках!
– Да что ты, сынок, разумеешь! – отвечал Боцзюэ. – Напрасно ты, видно, красоток навещал. Ведь у тебя нет никакого понятия, как надобно цветы лелеять. А певица иль актер – они все равно что цветы. Чем нежнее с ними обойдешься, тем большее наслаждение получишь. Но попробуй нагруби, и – как поется в «Восьми мелодиях Ганьчжоу» – «зачахла, похудела, едва-едва жива».
– Да, сын мой, ты в таких делах безусловно толк знаешь! – пошутил Симэнь.
Ли Мин и Ван Чжу закусили, и Боцзюэ позвал их к себе.
– А вы знаете вот эту – «Ночная буря будто срезала цветы»? – спросил он.
– Знаем, – отвечали певцы. – Это из цикла «Золотая чара».
Ли Мин взял цитру, Ван Чжу – лютню. Ли Мин заиграл и запел на мотив «Пьянею под сенью цветов»:
Я наслаждался с феей красоты,А буря ночью срезала цветы.Те полнолунные цветы прекрасны…Снега кружат метелью щедрою.Где моя розочка, не ведаю.Увы, все поиски напрасны…Ворочаюсь, вся вздыбилась кровать.Нет сил без милой зиму коротать.Ночные стражи безучастны…
На мотив «Порхают иволги счастливые»:
Мне тушечница – океан послушный.А дымка горных сосен будет тушью.Бумагой небеса послужат.Потоки слёз моих послушай!Увы, в письме и море станет сушей.
На мотив «Вышли рядом»:
Ты мне встретился весел и явственен,вулканическийводопад.Меж потоков изысканных яств, винаискусительныйнеба клад.Я пригнулась, прильнула без усталиивой лиственнойна всю жизнь.Поцелуями влажными устнымикожей письменнойпальцы – кисть.Три дня минуло будто года, годаночью грёзамиизлечусьДнём согбенная и исхудалаятенью слёзноюрасплачусь.
На мотив «Четыре барича»:
