Представители всех латиноамериканских стран выражали свое сочувствие, но у всех были аналогичные проблемы. Европейские страны интересовало только дальнейшее развитие событий, и они рассматривали события в Кортегуа, как борьбу между Западом и Востоком за сферы влияния. Они тоже сочувствовали, но ощущение было такое, что если им будет выгодно, они примут сторону мятежников. Очевидным был только тот факт, что они не желали быть вовлеченными ни в какие конфликты. Для африканских и азиатских стран ситуация в нашей стране была вполне знакомой и отражала те же самые проблемы, которые стояли перед ними.
Наконец я добрался до сенатора, который сразу перешел к делу.
— Я хотел бы увидеться с вами завтра. Вы смогли бы приехать?
— Очень сожалею, но, возможно, завтра днем мне придется выступить на Генеральной Ассамблее ООН. Сенатор задумался на секунду.
— А вы уже говорили с конгрессменами?
— Нет, я еще не успел всех обзвонить.
— В этом нет необходимости, — сказал он. — Мы завтра сами приедем в Нью-Йорк. — Вы могли бы незаметно прибыть на квартиру к моей сестре?
— Постараюсь.
— Во сколько?
— Если вы сможете, то рано утром. В это время меньше шансов встретиться с репортерами.
— Что если мы позавтракаем в шесть утра?
— Хорошо, буду к шести.
Я положил трубку. Интересно, что задумал сенатор. Что он может сделать, если его правительство не пошло мне навстречу? Вряд ли я мог вот так, сразу догадаться о его намерениях, поэтому снова взялся за телефон.
Пока я ждал, когда меня соединят с очередным абонентом, в кабинет вошел Котяра.
— Почему я должен ехать с Хиральдо? Ты же знаешь, я ничего не понимаю в самолетах.
— Но ты сможешь проследить.
Котяра помолчал немного, потом сказал:
— Ты не доверяешь ему?
— Не знаю, — ответил я, — но рисковать не хочу. Этот самолет единственная возможность попасть домой, если это потребуется. Поэтому я и не хочу, чтобы с ним что-то случилось.
— А что мне делать, если он попытается испортить его, когда мы будем в воздухе?
— Молиться, — угрюмо ответил я, снова берясь за трубку телефона. — Взывать к Господу.
28
Мне удалось выйти из посольства незамеченным, потому что я прошел через подвал и аллею. До дома сестры сенатора было несколько минут езды. Выйдя на Мэдисон-авеню, я поймал такси.
В течение ночи я дважды разговаривал с президентом. Новости были плачевными: на севере бандиты приблизились к Курату на сорок миль, а на юге захватили один из ключевых городов. Президент отправил резервы в Санта-Клару с приказом стоять насмерть, а ведь Санта-Клара находилась всего в восемнадцати милях от столицы, сразу за аэропортом.
Единственной утешительной новостью было то, что еще не все кончено. Разбитые правительственные войска удалось собрать, но несколько полковников уже успели перессориться между собой, и потому на фронтах не удалось добиться какого-либо существенного успеха. Удалось лишь предотвратить окружение Курату, так что северные и южные группировки мятежников не соединились. Если бы это произошло, столица бы пала и война была бы закончена.
Дверь мне открыла сестра сенатора, лицо ее было серьезным. Как и брат, она не теряла времени на лишние разговоры.
— Они ждут вас в столовой, — сказала она.
Сенатор сидел во главе стола, остальные расположились вокруг. Был среди них один человек, которого я никак не ожидал увидеть, — Джордж Болдуин из консульства США в Курату. Мне было интересно, как он здесь очутился.
Ответ на это я получил довольно быстро. Последнюю неделю он находился в Вашингтоне, информируя правительство о положении в Кортегуа.
— Мы уже давно ожидали чего-то в этом роде, — сказал он, — но не знали, когда это начнется.
— Разрешите? — спросил я, потянувшись к кофейнику. Сенатор кивнул, я налил себе чашку кофе и сделал большой глоток. — Джентльмены, вы хотели меня видеть, и вот я перед вами.
— Все мы, здесь присутствующие, — решительно начал сенатор, — серьезно подозревали вас, но, похоже, здорово ошиблись.
— Что заставило вас сделать такой вывод? — спросил я. Бросив взгляд на Болдуина, сенатор снова посмотрел на меня.
— Мы были уверены, что вы причастны к смерти доктора Гуайаноса, но когда Болдуин приехал на прошлой неделе, он разубедил нас.
— Это верно, — сказал Болдуин. — Мы совершенно точно выяснили, что его убил Мендоса.
— Мендоса?
— Да. Мендоса, безусловно, понял, что если Гуайанос воспользуется предложением вашего президента, его собственные власть и влияние вскоре сойдут на нет. Это даже могло привести к разоблачению Мендосы как коммуниста, поэтому он организовал убийство Гуайаноса, уверенный в том, что все подумают, будто оно осуществлено по приказу, отданному вами или президентом. А рана его объясняется только одним — после того, как он упал на землю, срикошетившая пуля ударила его в руку.
— Кто вам рассказал об этом? — спросил я.
— У нас есть свои источники информации, и, поверьте мне, они гораздо лучше ваших.
Против этого я не стал возражать, по иронии судьбы все это время Беатрис считала меня виновным в смерти ее отца и помогала сбежать настоящему убийце. Я снова повернулся к сенатору.
— Ну что ж, это к лучшему, очень рад знать, что вы изменили свое мнение.
Однако это было еще не все. Главное заключалось в другом. И сенатор сам решил высказаться на эту тему.
— Все мы, включая Джорджа, хотим ускорить решение о предоставлении кредита Кортегуа. Я внимательно посмотрел на него.
— Благодарю вас. Мы не в том положении, чтобы отказываться, но у меня такое чувство, что ваше правительство, как всегда, опоздало с реальной помощью.
Сенатор посмотрел на меня.
— А чем мы можем помочь? Я встретился с ним взглядом.
— Вы можете попросить свое правительство послать в Кортегуа войска для наведения порядка. Не ради того, чтобы сохранить у власти президента, а ради того, чтобы дать народу самому выбрать правительство в ходе свободных выборов.
Голос сенатора дрогнул.
— Но вы же знаете, что мы не можем сделать этого! Весь мир осудит наше вмешательство! Я молча допил кофе.
— Задайте себе один вопрос, джентльмены. А что вы делали все эти годы, как не вмешивались в наши дела? Вы не оказывали нам помощи, не признавали наше правительство, пока оно не перестало нуждаться в вашем признании, предоставляли кредиты только под нажимом. Вы считаете это не вмешательством, а просто разумной политикой? — Не дожидаясь ответа на свой вопрос, я поднялся. — Лично я, джентльмены, считаю, что сильные державы мира сего, включая США, Россию и Китай, постоянно вторгаются во внутренние дела своих меньших соседей. Несмотря на благородство ваших намерений, во что мне очень хочется верить, это не что иное, как вмешательство во внутренние дела.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание, потом Джордж спросил:
— Какова ситуация в Кортегуа на сегодняшнее утро?
— Не очень хорошая, — ответил я. — Правительственные войска удерживают Санта-Клару, это как раз возле аэропорта, в восемнадцати милях к югу от Курату. Благодарю за внимание, джентльмены. Сенатор проводил меня до двери.
— Мне очень жаль, Дакс, но ваша просьба невыполнима, и вы знаете об этом. Мы не сможем послать свои войска в Кортегуа, даже если об этом попросит ваше правительство. Весь мир назовет это империалистическим вторжением.
— Когда-нибудь вам придется сделать это, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Вам придется столкнуться с тем фактом, что вы на самом деле несете ответственность за то, что происходит в сферах вашего влияния. Сейчас вы этого не сделаете, может быть, не сделаете и в следующий раз. Но как только в одной из стран установится коммунистический режим, вы будете вынуждены послать свои войска.
— Надеюсь, что нет, — серьезно ответил сенатор. — Мне не хотелось бы принимать подобных решений.
— Одна из обязанностей власти — это обязанность принимать решения.
На лице сенатора появилось смущение.
— Лично я совершил ошибку, Дакс. Извините меня за это.
— Мой отец сказал мне однажды, что ошибки — это начало опыта, а опыт — это начало мудрости.
Мы молча пожали друг другу руки, и я вернулся в посольство. На столе я обнаружил сообщение, что мой самолет благополучно прибыл во Флориду.
Я закончил выступление, прозвучали слабенькие, вежливые аплодисменты, да и те, похоже, раздались с балкона, где располагались гости, а не с депутатских мест. Медленно сойдя с трибуны, я направился по длинному проходу к своему столу. Позади послышался голос председателя, объявляющего о закрытии Ассамблеи.
Садясь в свое кресло, я не смотрел по сторонам, мне не хотелось смущать делегатов, ища поддержки в их взглядах. Многие из них уже покидали зал, но без обычного шума. Изредка кто-то из них останавливался около моего стола, произносил несколько добрых слов, но большинство проходили мимо молча, не глядя на меня. Я устало откинулся в кресле. Все было плохо, я снова потерпел поражение.
