дитя ещё не смыслит, а ты и рад его обобрать, простоты его ради. Зачем тебе: свой есть, да ещё два — за каждым голенищем, а четвёртый — на поясе.
— Прошу не умничать, — сказал Малыш своему дядьке.
— Господи владыко! — только простонал Петрович. — Нож! Дорогой! С перламутром!
Провожатый, впрочем, был весьма доволен подарком. Он проводил Малыша до кибитки и сказал с низким поклоном: «Спасибо, русский господин! Аллах наградит тебя за твою добродетель». Он пошёл в свою сторону, а Малыш отправился далее, не обращая внимания на досаду Петровича, и скоро позабыл о своем вожатом, да и о своём ноже в перламутровых ножнах.
Вскоре Малыш достиг пункта своего назначения. Это была крепость под началом коменданта Лиговского, человека худого достатка, но благородного предками, и даже, кажется, княжеских кровей.
ГЛАВА III
ЧЕРНОГОРСКАЯ КРЕПОСТЬ
Э, эх, эх, ох, ох, ох
Чёрная галка,
Чистая поляна.
Ты же, Марусенька
Черноброва!
Что же ты не ночуешь дома?
Солдатская песня
Черногорская крепость была небольшой, офицеров служило при ней мало. Вместе с комендантом проживало и его семейство — жена и дочь. Артиллерийской частью заведовал немец Иоганн Карлсон, сразу не понравившийся Петровичу своей развязностью. Малыш, впрочем, с ним сразу подружился, а проиграв ему сто рублей, подружился ещё больше.
Комендантская дочь, девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, Малышу с первого взгляда не очень понравилась. Малыш смотрел на нее с предубеждением: Карлсон описал ему княжну Мэри, как все её тут называли, совершенною дурочкою.
Но потом княжна вошла в его сердце, как говорят у нас пииты, «нарезом».
Он даже сочинил ей на случай стихи.
Переписав их, Малыш понес тетрадку к Карлсону, который один во всей крепости мог оценить произведения молодого стихотворца. После маленького предисловия вынул Малыш из кармана свою тетрадку и прочёл ему следующие стишки:
Ты, узнав мои напасти,
Сжалься, Мэри, надо мной,
Зря меня в пределах части,
И что Малыш пленен тобой.
— Как ты это находишь? — спросил Малыш Карлсона, ожидая похвалы. К великой его досаде, Карлсон, обыкновенно снисходительный, решительно объявил, что песня его нехороша.
— Почему так? — спросил Малыш его, скрывая свою досаду.
— Потому, — отвечал он, — что такие стихи достойны лишь Василья Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы.
Тут он взял от него тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь самым колким образом. Малыш не вытерпел, вырвал из рук его тетрадку и сказал, что уж отроду не покажет больше ему своих сочинений. Карлсон посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты своё слово: стихотворцам нужен слушатель, как старому князю графинчик водки перед обедом. А кто эта Мэри, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не княжна? Да и верно, кому ещё тут писать».
— Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Карлсон, час от часу более раздражая Малыша, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками.
— Что это, сударь, значит? Изволь объясниться.
— С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб молодая княжна ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серёг.
Кровь Малыша закипела. «А почему ты об ней такого мнения?» — спросил он, с трудом удерживая свое негодование.
— А потому, — отвечал он с адской усмешкою, — что знаю по опыту её нрав и обычай.
— Ты лжешь, мерзавец! — вскричал Малыш в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом.
Карлсон переменился в лице. «Это тебе так не пройдет, — сказал он, стиснув Малышу руку. — Но сперва пошалим».
И они пошалили, а потом опять пошалили, и потом снова, и в итоге Малыш проснулся наутро с больной головой и вкусом медной ручки во рту.
ГЛАВА IV
ПОЕДИНОК
Дуэли у нас были делом обыденным.
Они перемежались дружескими пирушками,
да так, что молодые офицеры не завсегда знали,
обменялись ли они уже выстрелами или же ещё нет.
Граф Каменский. «В память турецкой войны 1828 г.»
Прошло несколько недель, и жизнь Малыша в крепости сделалась не только сносною, но даже и приятною. Часто, несмотря на опасность, он путешествовал по окрестностям. Спустясь в один из оврагов, называемых на здешнем наречии балками, Малыш как-то остановился, чтоб напоить лошадь; в это время показалась на дороге шумная кавалькада: несколько дам в чёрных амазонках, и полдюжины офицеров в неполковых костюмах, составляющих смесь кавказского с нижегородским; впереди ехал Карлсон с княжною Мери.
В крепости верили в нападения горцев среди белого дня. Вероятно, поэтому Карлсон сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облечении. Высокий куст закрывал Малыша от них, но сквозь листья его он мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Карлсон взял за повод лошадь княжны, и тогда Малыш услышал конец их разговора:
— И вы целую жизнь хотите остаться на Кавказе? — говорила княжна.
— Что для меня Россия! — отвечал ее кавалер, — страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами… А ведь я страдал за свободу черни, и не будь моё сердце так горячо, не задавался ли я вопросом: «Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь?..»
Княжна покраснела.
Лицо Карлсона изобразило удовольствие.
«Ишь», — подумал Малыш, — «Пара серёг. Каков сам-то!»
Карлсон продолжал своё:
— Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд, один, подобный тому…
В это время Малыш ударил плетью по лошади и выехал из-за куста.
— Mon Dieu, un Chechenien!.. — вскрикнула княжна в ужасе. Чтоб её совершенно разуверить, он отвечал по-французски, слегка наклонясь:
— Ne craignez rien, madame, — je ne suis pas plus dangereux que votre cavalier.
Она смутилась не то от своей ошибки, не то от дерзкого ответа. Малыш желал бы, чтоб последнее его предположение было справедливо. Карлсон бросил на него недовольный взгляд.
На следующий день княжна сама завела с Малышом разговор о Карлсоне.
Она заговорила о людях, что страдают за своё желание нести свободу простому народу, и…
— Позвольте! — прервал её Малыш смеясь. — Это вы
