Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.
Повалился вместе со стулом.
Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас…
Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.
— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.
Марина попыталась перевести разговор на другое.
— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?
— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.
— Мне очень страшно.
М. С. как-то странно взглянула на неё.
— А мне, думаешь, нет?
— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.
— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С…
— Почти все думают иначе.
— Ты тоже?
— Видимо, да.
— Да-а-а… Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.
— Ты знаешь, когда я была меньше, я очень интересовалась тем, у кого, какая семья.
— И что?
— И я узнала, что довольно у многих нет отцов, я имею в виду причины не связанные с войной, у некоторых не было матерей. И я очень осторожно стала узнавать у тех, у кого не было родителей, о том, куда они делись.
— И что? — поинтересовалась М. С.
— Да собственно, ничего, у кого-то мать, у кого-то отец ушли к другому, или к другой, вот только ни у кого мама не ушла на баррикады, как ты.
— Это комплимент, или как?
— Тебя даже враги не называли глупой, так что сама догадайся.
М. С. хмыкнула.
— Разве я сказала что-либо смешное?
— Да нет. Если вдуматься, то я в своё время могла бы сказать Бестии то же самое.
— Но всё же ты её понимала лучше, чем свою маму.
— Я и Бестия — одного поля ягоды, я и Керетта — нет.
— Какую Керетту ты имеешь ввиду?
— И об этом, стало быть знаешь?
— Да. Я даже с ней виделась пару раз.
— И как она тебе?
— Даже не знаю. Она словно как Софи. Но не как ты. Но она зла, как и ты, хотя нет, и ты, и она вовсе не злы просто не добры вы очень. И ненавидите людей.
— Ей есть за что людей ненавидеть. А что же в ней от Софи?
— Не знаю, может и не от Софи это всё, а от вашего отца. Но всё-таки есть в ней какой-то… свет что ли. В ней есть. А в тебе не свет. В тебе пламя бушует. И обжигает всех.
— Хочешь сказать, и тебя тоже?
— Я сказала, всех. А твоё пламя оно слишком яркое.
— Только вот Бестия не успела тогда, когда она тебе нужнее всего была. А ты — успела.
— Ещё добавь, что Бестия в принципе не могла оказаться в то время и в том месте. Да и друзьями в то время мы фактически и не были.
— Однако, тебя уже очень давно за глаза зовут дочерью Бестии.
— Если на то пошло, то я её дочь… — сказала М. С.- и заметив изменившееся лицо Марины поспешила добавить, — По духу я действительно её дочь, а по крови — Кэретты и Саргона. Сразу говорю, чтобы и на эту тему больше не возникало вопросов, а то ты явно наслушалась слишком большого количества светских сплетен… Вот только когда и где? — М. С. с усмешкой взглянула на дочь. И добавляет. — Впрочем, понятно в нашей прессе и не такого можно было начитаться.
Марина неожиданно стала серьёзной и сказала.
— От Софи я это всё узнала. Она в те дни трезвой почти никогда не была. Более того, иногда она напивалась так, что мне становилось просто страшно. Очень страшно. И ещё страшнее было то, что она начинала рассказывать. О тебе, о себе, о Бестии, о ваших войнах, о твоих делах. Чего там только не было. Я только теперь до конца понимаю всю ту жуть, что рассказала она. Тогда я ещё слишком многого не видела, из того, что мне суждено было увидеть. Её в одну из тех ночей чуть не убили…
— Расскажи-ка поподробнее. Я почти ничего не знаю, как она жила в то время.
— Да собственно, и нечего рассказывать. Мне не спалось в ту ночь. Я услышала шум машин и встала посмотреть. Это были пьяные самооборонщики с оружием. Человек десять на двух машинах. Они орали какие-то похабные шуточки. Звали Софи. Она выскочила. Я не сразу разглядела, что у неё в руках два пистолета. И она сразу стала по ним стрелять. По фарам. И попала. Они испугались, и уехали. Я потом спустилась вниз. Она лежала на диване. И она плакала. Ей ведь было очень страшно.
— Я не знала об этом. Она даже о суде почти не говорила. Только Кэрдин и сказала мне о тех месяцах.
— А можешь ты сначала сказать мне, что с ней стало? Жива ли она?
— Я не знаю. Клянусь тебе. На последнем сеансе связи со столицей я говорила с ней. Потом — всё.
— А Софи… Ты уверена?
М. С. стукнула кулаком по бревну раз и другой. Боли словно и не почувствовала.
— К сожалению, да. Уверена абсолютно. Шестой день войны был её последним днём.
— Что до того суда, то я больше всего запомнила, как после со мной стала разговаривать Бестия.
— И как же именно?
— Да собственно и не знаю, как объяснить, но больше всего стало похоже на то, что она перестала считать меня ребёнком. Она стала говорить со мной как ты с недавнего времени. Она тогда, а ты недавно словно стали считать меня взрослой.
— Ты в любом случае уже не ребёнок.
— А кто?
— Говорят, родившиеся во время войны, родятся для новой войны. Так было со мной… А ты помимо моей воли, тоже стала одним из тех взрослых детей, каких я порядком повидла на своём веку. Моя судьба, похоже, начинает повторяться в твоей.
Марина ничего не ответила. Она не хотела верить матери, но боялась, что та в очередной раз окажется права. Как всегда. Ибо она М. С… И этим всё сказано. А Марина просто её дочь.
Марина застыла: костер догорает, а Мамы нет. Лай все ближе, катится волной. Сердце стучит где-то у горла.
Сзади шарахнуло неестественно оглушительным взвизгом:
— С-с-с-суки!!!
Марина зажимает уши и оборачивается.
Два пса катаются по земле, трут морды лапами и жалобно скулят.
Мама в очередной раз возникла словно из-под земли. Автомат за спиной, в руке что-то вроде маленькой рации с антенной. Направила на третьего пса- тот кувыркнулся и улетел в кусты. Рацию на пояс, пистолет из кобуры. А троица поджав хвосты уже улепётывает.
— Ненавижу фермеров, так их растак! Развили скотину — сначала жрёт, потом спрашивает!
— Что ты с ними сделала?
— Ультразвуком приложила. Не сдохнут, но хозяин всё равно пристрелит. Оглохли, наверное.
— Жалко их всё-таки.
— Тебя бы прожевали и не поперхнулись. Их как раз на людей натаскивают.
— Из них люди сделали чудовищ.
— Ты чудовищ ещё не видала. Но один экземпляр скоро может появиться: хозяин этих недоразвитых четвероногих с дробовиком и переизбытком потенции. Могу смело заверить — общаться с его псами много приятнее. Те три шлёпнутых братца — просто ангелочки по сравнению с местными куркулями.
Марина садится, прислонившись к дереву. Если у Мамы опять начался приступ черно-заборного юмора, то значит опасности больше нет. А она продолжает разглагольствовать, не особо волнуясь, слушают её или нет.
— Чес. Слово — увижу первую ферму- петуха подпушу непременно.
— Мама.
— Что?
— У тебя очень хорошая топографическая карта. Посмотри по ней, да сходи прогуляйся.
— Точно! И как это я сама не догадалась! — сказала М. С. усаживаясь рядом с дочерью.
— За что ты их так не любишь?
— За кулацкую психологию. Это никакая не опора государства, а один из самых мудачных слоев, просто мечтающий половить рыбку в мутной воде кризиса. Их девиз (если этим даунам известно такое слово) — нажива любой ценой. Что в мире есть ещё что-то, кроме их скотного двора- да по**** им глубоко.
— Зачем ты всё время говоришь мерзости? Тебя послушаешь — так и вовсе жить не хочется, настолько всё мерзко в этом мире, и настолько отвратительны субъекты его населяющие.
— Революционер-лейтенант дубль два. В другое время, и в другом месте.
— И что ты тогда ответила?
