…Занна знала, что невидима в полумраке своего дома для того, кто смотрит с улицы, где еще не отгорели яркие закатные отблески, но все же холодок цеплял ее за сердце всякий раз, как она подходила к окну, чтобы взглянуть, здесь ли еще Дэлэмэр.
Время шло, а Ученик миродержцев и не думал уходить. Лишь однажды Занна видела, как он читал что-то; в остальное же время, когда бы она ни посмотрела за окно, она неизменно встречала его внимательный взгляд.
От этого взгляда хотелось спрятаться, убежать далеко-далеко… или зажмурить глаза и, открыв их вновь, убедиться, что все это сон. То, что по вине Кангасска творилось сейчас в душе Занны, можно было назвать тихой паникой. Словно и не прошло четырнадцати лет, сделавших ее сильнее и суровее.
Будь на месте Кана какой-нибудь настырный наемник, Занна, пожалуй, взялась бы за тот самый меч, что сейчас стоит в углу, и пригрозила бы чужаку. Перед яростью этой маленькой женщины отступали многие. Но отступит ли Ученик миродержцев, в этом у Занны уверенности не было… казалось, что он лишь выслушает ее гневную тираду и улыбнется в ответ…
Эта картина так и вставала перед глазами, стоило Занне попытаться заставить себя шагнуть за порог, дабы решить все раз и навсегда.
«Уходи, уходи же…» — подумала она, глядя во двор сквозь сиреневые сумерки… Кангасск же как ни в чем не бывало зажег несколько теплых Лихтов и, подвесив их в воздухе, стал устраиваться на ночлег.
…Он был на месте и на следующее утро, и на следующее… Если Кан и уходил куда-то (а он уходил), то Занна этого не замечала: ни разу, выглянув в окно, ей не удалось застать его пост у камня пустым.
Ночью Дэлэмэр спал у подножия камня, расстелив на земле одеяло и укрывшись дорожным плащом. Когда вернулась чарга, то он вообще устраивался с комфортом: привалившись к теплому чаржьему боку.
По утрам он неизменно разминался с саблей или деревянным посохом… «И где только взял?.. похоже, купил у кого-то из местных».
Орион, сын звезд как-то велел Кану разрабатывать правую руку, а тот все не находил на это времени… до сих пор. Сейчас времени хватало с избытком, даже на то, чтобы неспешно вспоминать уроки Серега и приучать больную руку слушаться. Правда, посох все равно то и дело падал в талый снег; ясно, что в бою на правую руку надеяться не стоит…
Днем же Кангасск просто сидел, погрузившись в ожидание; лишь изредка отвлекался перекусить или размяться.
Внимание зевак (а их было немало) Кангасска не трогало совершенно. Занну же — злило. «Ты уйдешь, — в гневе сжав кулаки, прошептала она, глядя за окно на третий день, — а мне еще жить здесь! И терпеть насмешки и сплетни…» Но, тем не менее, из дому Занна за эти три дня не сделала ни шагу. И дочери не позволила.
Кан горько усмехался, порой сравнивая ветхий домишко с осажденной крепостью. И, прождав очередной день, надеялся на следующий… ему казалось, он сможет ждать долго…
А на следующий день — четвертый — пошел дождь. Часов пять он шел, не меньше; холодный и злой. Кангасск покорно мок, сидя на своем камне и переглядываясь с чаргой, благоразумно укрывшейся под крыльцом дома. Естественно, вымок он до нитки. А мысли к последнему часу уже полнились запахом горячего молока, уютным похрустыванием дров в очаге, мечтами о том, что, может быть, сейчас дверь откроется и его пригласят войти в дом… Все-таки ожидание подточило его силы за эти дни, — дождь просто развеял остатки иллюзий, — и теперь Кан ощущал, как в душу крадучись, точно паучок, разведывающий место для ловчей сети, пробирается безнадежная тоска. И в своем предчувствии, — что дальше будет только хуже, — Ученик оказался прав: ночью ударил мороз, да такой суровый, что впору вспомнить зиму.
Он прихватил тонким ледком все лужи… и — одежду, не успевшую просохнуть. Теплые Лихты, которые Кан распихал по карманам, не дали ему замерзнуть насмерть, конечно же. Но согреться ими полностью он бы при всем желании не сумел. В помещении, сложи там кто с десяток Южных Лихтов горкой, было бы жарко, а так — ветер съест тепло быстрее, чем оно успеет накопиться. Сапоги высушил; сам согрелся немного — и на том спасибо.
В довершение девяти бессонных часов на жестоком холоде, с неба, хрусткий, как крупа, посыпался град… Тогда Кангасск опустился на камень и невесело, безнадежно засмеялся, закрыв лицо руками…
И был еще морозный день. И морозная ночь. И лишь следующее утро порадовало теплым рассветом. Правда, встать у Кана получилось не сразу.
Сначала он и не понял толком, что произошло. Почему нет сил; почему его всего трясет… Почему, наконец, он уснул — ведь не собирался спать в такой холод… Мучительный грудной кашель, заставивший Кангасска болезненно согнуться, развеял последние сомнения… «Кулдаганец!.. хотел потягаться с северным холодом… — укорил себя Ученик. — Что ж, похоже, ты проиграл».
Одеяло, на котором Кангасск сидел, промерзло насквозь. Плащ — тоже. Последние Лихты еще тлели в карманах и под курткой, но вскоре нужно будет зажечь новые… а больной маг — это примерно то же, что маг раненый: он почти беспомощен.
Некоторое время Ученик в странной, равнодушной задумчивости смотрел по сторонам. Над ним во всей красе сияло утреннее небо, по-весеннему ласковое, с кудрявыми облачками, плывущими вдали, подобно праздничным кораблям…
Он ловил хмурые взгляды файзулов, взиравших на него с каким-то странным пониманием. Эти люди больше всего уважают две вещи — смерть и выбор. Так что в данном случае помощи у них просить бесполезно. Впрочем, Кан и не собирался.
Оглядевшись в последний раз и пожалев, что рядом нет Эанны, Ученик опустил голову: держать ее стало тяжело. Жар терзал Кангасска нещадно, силы таяли, неумолимо хотелось пить… и время, отпущенное на то, чтобы в здравом уме принять единственное верное решение — снять комнату в таверне и хотя бы отлежаться в тепле — уходило по капельке, медленно, но неотвратимо. Возможно, через час-другой сил встать и пройти сотню шагов уже не будет.
Вот и финал… день пятый — и ничего уже не важно…
Кан уже начал проваливаться в какой-то мутный, бредовый сон, когда кто-то коснулся его плеча, боязливо так, осторожно. И, выждав с минуту, уже более решительно потряс его за рукав.
«Занна…» — мелькнула мысль; мимолетная и яркая, как метеор, она быстро погасла. Заставив себя разлепить веки и поднять голову, ставшую вдруг такой тяжелой, Кангасск встретился взглядом с девочкой. Закутанная в мамину шаль, дочурка Занны смотрела на него с жалостью, той искренней и бескорыстной жалостью к незнакомцу, на которую способны только маленькие дети и святые старцы.
— Привет, — сказал Кан, вымучив улыбку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
