пор, пока Галиман ближе к концу войны не совершил прорыв в строительстве.
Стекло на Марсе получить было проще всего. Стекло было легко плавить, ему легко было придать нужную форму с помощью сжатого воздуха. Разрушенные стеклянные постройки было довольно просто отстроить заново. Дома Галимана представляли собой не просто постройки – это были настоящие экосистемы в миниатюре. Дома производили энергию, регенерировали воздух, обеспечивали циркуляцию воды, выращивали живые организмы, ликвидировали отходы. Они были похожи на эквилибристов, осторожно державших на шестах сразу несколько вращающихся тарелок. В разгар войны марсиане зарывались под землю, а потом быстро выстроили новые жилища – будто бы надули стеклянные пузыри.
Ганс не был свидетелем кровопролитных баталий прошлого. Его война велась в космосе, и даже позже, будучи пилотом, он не видел лиц своих противников. Из детства ему запомнилось несколько взрывов – без пламени, без воющих в небе бомбардировщиков, без туч пыли и дыма. Тяжелая металлическая бомба просто падала на поверхность планеты, врезалась в почву и с глухим звуком взрывалась. От взрывов рушились горные склоны, подкашивались стены пещер, обитатели которых погружались в вечный сон. Такое происходило всего раз в несколько месяцев, но дни в промежутке от бомбежки до бомбежки были полны страха и ужаса. И чем реже такое случалось, тем страшнее становилось ожидание. Марсиане привыкли жить в темноте, не видя неба. Так они и жили до тех пор, пока дома Галимана не дали им возможность спокойно смотреть на приближающиеся ракеты. Дома подарили марсианам возможность смотреть на небо отважно, не прятать свой страх перед космосом и хрупкость своих сердец.
* * *
– Галиман, в те годы ты был так отважен. Тебе еще и двадцати не исполнилось, а ты уже не боялся стукнуть кулаком по столу, отстаивая свой план перед старейшинами. И, что удивительно, никто из них не бесился из-за этого. Ты помнишь об этом? Ты был гением, рыкающим львом.
Ты мог бы представить сегодняшний день? Все мы тогда были так молоды – вернее даже сказать, юны. Помнишь, как мы выпивали и хвастались, представляя себя столпами будущей республики? Да, конечно, тогда мы просто шутили, но мы сумели осуществить эти мечты. Никто у нас не отнимет того, что мы совершили. Но скажи, ты доволен? Похожа ли ныне живущая республика на ту, которую мы воображали в мечтах?
Ты всегда был слишком горделив. Именно из-за твоей гордыни твои враги ненавидят тебя, именно из-за нее тебя любят твои друзья. Ты слишком горд – и ты никогда не хвастался своими достижениями. Ты считаешь это ниже своего достоинства. Ты никогда не упоминаешь о своем вкладе в дело республики, ты позволяешь другим говорить что угодно о твоих постройках – даже тогда, когда их считают какими-то мелочами, чем-то таким, о чем и упоминать не стоит. И только я знаю, как дорого тебе всё то, что ты сделал. Ну, почему ты не отвернешься от своей гордыни и не признаешь это? Ведь ты же влюблен в свою технологию, в свои творения, ты настолько им предан, что тебе приносит жуткую боль любая критика любой мелочи. Даже в те выходные, когда болезнь в итоге приковала тебя к постели, ты изучал теплопроводность материалов на основе кремния, чтобы внести улучшения в конструкцию стеклянных жилищ. Почему ты не можешь сказать об этом всем? Нет ничего стыдного в том, чтобы заботиться о своих творениях. Не будь ты таким гордецом, быть может, тогда те, кто тебя не понимает, не видели бы в тебе старика, задравшего нос и живущего былой славой. И кто-то захотел бы помочь тебе сделать наше будущее более прекрасным.
Галиман, в конце концов я вынужден был подписать документ, который приведет к тому, что твой город будет покинут. Твой город. Наш город. Ты возненавидишь меня? Я всегда надеялся, что в один из этих дней ты очнешься, а теперь я надеюсь, что ты не очнешься никогда. Не очнешься – и будешь продолжать жить в своем сне, наполненном иллюзиями, и не будешь видеть безжалостную реальность и руины этого брошенного города. Не знаю, что хуже: жизнь, наполненная отчаянием и трудностями, или такая, когда перед самой смертью у тебя отбирают всё то, что ты сотворил?
Старина… Я всё еще здесь. Ты меня слышишь?
Ганс прекрасно знал, что Галиман не слышит ни слова, но ему хотелось рассказать старому другу обо всём. Он прекрасно понимал, что сейчас перед ним не тот молодой человек, с которым он был когда-то знаком, не лев в расцвете сил, а беспомощный старик, спящий сном младенца. Острые когти затупились, вчерашние дни растаяли.
* * *
Из всего, что случилось за время долгой жизни Ганса, больше всего его сердце согревала мысль о том, что он со своими друзьями сделал важнейшие вклады в создание республики на Марсе. Он стал консулом. Галиман сконструировал стеклянные дома, Ронен совершил массу полетов по Солнечной системе и затеял проект по приближению Цереры к Марсу. Гарсиа тридцать лет прослужил капитаном «Марземли», установил дипломатические отношения с Землей и договорился о программе обмена школьниками. Они сражались бок о бок, как братья по оружию, а битвы продолжались и после войны – ведь потом они бились за республику, за свою мечту.
За пятьдесят лет между ними не было ссор, разрывов, измен. Вот это и стало тем, чем Ганс в своей жизни гордился больше всего. Он печалился о том, что не сумел защитить мечты своих друзей, разрушил их надежды. Он не смог спасти Гарсиа, которого отвергла бюрократическая система. Не смог уберечь поселение на Церере, которое так любил Ронен. Он не смог спасти даже Марс-Сити, которому они все отдали столько сил. Он не был хорошим другом, но никто из его друзей его ни в чем не обвинил. И Ганс чувствовал, что их дружба – величайший дар в его жизни.
Ронен и Гарсиа с какого-то момента на Марсе почти не бывали, и ближайшим соратником Ганса стал Галиман. Они вместе прошли через взлеты и падения в послевоенной марсианской политике, вместе строили новый город, пережили боль потери детей. Сын и дочь Галимана погибли при аварии космического корабля, возвращавшегося с Фобоса. Корабль взорвался во время снижения. Это было так похоже на судьбу Квентина и Адель. Схожие переживания, хоть и нежелательные, сблизили друзей. Соратник, понимавший твою боль, становился лучшим лекарством в самые горькие годы.
Пять лет назад Ганс отправил Люинь на Землю вместо Пьера, внука Галимана. Тогда Ганс не был уверен, хорошая ли это затея – отправка
