Через три дня они с Юрием вдвоем были в Версале. «Сидели в пустом кафе, пили грог, потом неистово целовались»
Ты принес мне стихи о Версале,О Версале под сеткой дождя:Вечерели свинцовые дали,Старый парк оголел, обнищал.
Это правда: промокли до нитки,Все бродили под мелким дождем.Уже заперли в парке калитки,И пошли мы окружным путем.
Мне сутулила плечи усталость,Все мерещился прежний, другой.И сама я себе показаласьНехорошей, жестокой, дурной.
Разве сердце не грызла тревога,Разве боль не томила остроЗа бокалом горячего грогаВ небольшом, опустелом бистро?
Ты читал мне стихи о цыганах,Как цыганка варила ежа…Помню — бело и смутно, и странно,Билось сердце и голос дрожал.
Мы друг другу так мало сказали,Но понятен был каждый намек…Ты принес мне стихи о Версале —Бледно-синий, блокнотный листок.
Вот спасибо; мне долго не спится,Что-то помнится, бьется, звенит…Этой первой Версальской страницейНачались мои новые дни…
19. I.1927
Через полгода, в мае 1927 г. они, уже жених и невеста, провели в том же Версале целый день. Ему посвящено стихотворение, которое Ирина очень любила.
ВЕРСАЛЬ
Мы миновали все каналы,Большой и Малый Трианон.Над нами солнце трепеталоИ озаряло небосклон.
Мы отходили, уходили,Под сводом сросшихся ветвей,Не слышали автомобилей,Не видели толпы людей.
И там, в глуши, у статуй строгих,Под взглядом их незрячих глаз,Мы потеряли все дороги,Забыли год, и день, и час…
Мы заблудились в старом парке —В тени аллей, в глуши веков.И только счастье стало ярким,Когда рванулось из оков.
27. V. 1927
Кажется, только в цикле стихов этого периода и встречается несколько раз слово «счастье», только теперь она испытывает не «влюбленность», а «любовь».
О любовь моя, нежная сказка,Моя тихая сказка-быль!
Но тут же звучит грозный лейтмотив всей ее поэзии: «Я знаю, что буду несчастна…»
Это сознание крайнего пессимизма (черта, может быть, наследственная), обреченности, предопределенности, «исполнения чьего-то проклятия» и проч. встречается во многих ее стихотворениях, становясь иногда каким-то литературным атрибутом ее поэзии.
С каждым днем все больше в жизни красок,С каждым утром — радостней рассветИ часы, похожие на сказку,Тяготеют радостью приметМысли мимолетны и случайны,Стынет смех в углах веселых губ,Только грусть, волнующую тайно,Для, чего-то в сердце берегу,Оттого, что больше нет ненастья,Оттого, что ничего не жаль,И легко рассказывать печаль,И так трудно говорить, о счастье.
29. V. 1927
Еще сильнее это выражено в стихотворении, написанном через два дня после приведенного выше.
СЧАСТЬЕ
Больше не о чем мне тосковать,Неспокойные дни миновали.И счастливое сердце опятьЗадрожало тоской о печали.
Счастью нет ни конца, ни преград,Счастье тянется няниной сказкой.Так смешно про него говорят.Я надену веселую маску
На цветистый его маскарад.Помню: ветер, бараки, оливы…Помню: мост, и туман, и огни…Непривычны мне светлые дни.
Я не верю, что стала счастливой.И, когда-нибудь в пьяной мечте,Задыхаясь, сжимая запястье, —Упаду на последней чертеМоего невозможного счастья.
31. V. 1927
Почему-то это прекрасное стихотворение не вошло ни в один сборник ее стихов. Оно очень характерно для всего миросозерцания Ирины.
Эта черта — неверие в бескорыстие даров судьбы и постоянное ожидание худшего — у Ирины, отчасти, фамильная: она очень выражена, между прочим, у меня. Я хорошенько не знаю, откуда у меня этот врожденный пессимизм в натуре (меня иногда считали не столько пессимистом, сколько маловером вообще), но у меня действительно очень развита склонность к предвидениям, преимущественно в худую сторону. В жизни вообще, особенно в моей административной практике, эта черта имела и хорошие стороны, в смысле предупреждения дурного оборота дела, но в личной моей жизни она являлась очень мучительной, доходя в этом отношении до гипертрофии. Захворает ли кто в семье — я уже себя готовлю ко всевозможным осложнениям болезни. Запоздает ли кто — я уже беспокоюсь, не случилось ли что-нибудь и т. д. Поэтому я всегда являлся слабой поддержкой жене в тяжелых обстоятельствах семейной жизни (например, болезни детей и т. д.), наоборот, я сам сильно нуждался в поддержке. Больше всего, конечно, страдала от этого моего беспокойного характера моя жена, которая всегда, и с большим основанием, конечно, упрекала меня в самовнушении, в накликивании, в отсутствии настоящей веры и проч. Она была права, но мне всегда было трудно утешать в том, в чем я сам не был уверен. Всякая ложь, хотя бы «во спасение», мне была чужда… Весьма возможно, что Ирина, которая очень любила своих родителей и прислушивалась к их мнениям, унаследовала от меня эту черту и, по своему обыкновению, ее культивировала.
Но, конечно, многое она себе «вбивала в голову». Хотя бы, эта фраза: «я знаю, что буду несчастна», которая появилась у нее задолго до ее роковой болезни, по существу ничем не вызывалась, — Ирина была захвачена своей любовью.
Зацветают в Париже каштаны,Как венчальные строгие свечи.Опускается вечер туманный —По-весеннему дымчатый вечер.
За оградой туманного садаСумрак полон томленьем и ленью.Лиловеют за ржавой оградойЧуть расцветшие кисти сирени,
А уж сердце быть прежним не может,Стало новым, взволнованно-страннымОттого, что в аллеях каштаныНа венчальные свечи похожи.
25. IV. 1927
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
