Сергей открыл глаза, навел правый зрачок на окуляр прицела. Левый моментально отметил, что Скорцени вновь поднял бинокль. А фашист был прав: приучив себя стрелять с двумя открытыми глазами, он мог теперь фиксировать боковым зрением все, что происходит вокруг. По крайней мере с боков.
Палец лег на спусковой крючок. Спокойно. Первый круг они сделали. Можно стрелять. Но не нужно. Ну, морячок! теперь все зависит от тебя. У каждого есть своя манера бега. Один сгибает руки в локтях. Другой машет ими из стороны в сторону. Третий при беге прячет пальцы в кулак. А как бегаешь ты, Морячок? Курков внимательно следил за руками арестанта. Пошел второй круг. Вот Морячок толкнул рукой впереди бегущего. Нет, не толкнул. Поддержал. Во второй раз он положил ему руку на плечо. Придержал. Оторвал руку. Но держит ее недалеко от товарища. Опять коснулся. Снова держит. «Видимо, боится, что тот упадет», — догадался Курков.
Палец прижал крючок чуть сильнее. Морячок приподнял руку, чтобы вновь положить ее на плечо товарища, и палец стрелка тут же среагировал. Выстрел. Пуля пробила ладонь арестанта и зарылась в песке. Тот охнул и схватился за кисть.
Скорцени опустил бинокль:
— Браво Курков. Теперь я с легкой душой могу отправить вас на задание. Радль, — высунулся командир в окно, — прикажите Шварцу отправить пленных назад в лагерь. Раненому перевяжите руку.
Сергей разобрал винтовку и зачехлил ее. Скорцени спустился вниз и подошел к ученому.
— Ну как вам, герр доктор, наши мужские игры?
Профессор вымученно улыбнулся. На самом деле ему здесь не нравилось.
— Радль, — снова позвал Скорцени капитана, — отправьте господина профессора со всеми надлежащими почестями. Благодарю вас, господин Залиш, за оказанную нам помощь.
Командир вскинул руку в приветствии и, похлопывая перчатками по бедру» направился в свой кабинет.
Курков спустился на нижнюю ступеньку лестницы, когда услышал звук выстрела. Распахнув входную дверь, увидел, что над мертвым телом профессора стоят двое солдат и Радль.
Не успевший скрыться в замке Скорцени развернулся в дверях:
— Капитан, я же приказал отправить его со всеми почестями!
— Мы и выполнили приказ. — Радль вложил пистолет в кобуру. — Со всеми почестями, с салютом. Вы же не сказали, куда его отправить.
Скорцени рассмеялся и махнул рукой:
— Закопайте тело в углу двора. И поглубже, чтобы собаки не разрыли.
* * *
Ким успел перехватить Рокоссовского на лестнице до начала совещания: тот, как ему было предписано, поднимался к Абакумову для предварительного доклада об обстановке в войсках. Высокий, элегантный, красивый командующий 1-м Белорусским фронтом остановился, несколько удивленный поведением молоденького капитана госбезопасности, не соблюдавшего субординацию.
А тот вполголоса взволнованно проговорил:
— Товарищ генерал, когда вернетесь на аэродром, зайдите в туалет. Вас там будут ждать.
— Что за чушь вы несете, капитан?!
— Тише, товарищ генерал. Вам просили передать: «Глебушко — за решеткой небушко».
Младший по званию чин, не сказав больше ни слова, свернул в правый коридор и исчез за захлопнувшейся дверью. Рокоссовскому надлежало подняться выше, на третий этаж. Однако после малопонятной фразы незнакомого капитана он, вместо того чтобы поторопиться, преодолел по инерции несколько ступенек, а потом замедлил шаг и осмотрелся по сторонам. Кроме него на лестнице никого не было. Постояв в задумчивости несколько секунд, генерал продолжил движение. В его шаге продолжали чувствоваться сила и уверенность. Однако сам-то он уже знал: что-то произошло. Что-то из ряда вон выходящее.
На встречу на аэродроме его вызывал Глеб Старков, сокамерник по тридцать седьмому году. «Глебушко — за решеткой небушко» — так его прозвали в тюрьме. Он был освобожден в тридцать девятом, вернулся назад, в разведку. И работал здесь, в Москве. Но они с тех пор не встречались. Не было причины. Теперь, судя по всему, повод появился. Раз Старков вызывает, значит, произошло нечто неординарное.
* * *
Самолет Рокоссовского должен был вылететь в расположение фронта в восемь тридцать вечера. В восемь десять генерал предупредил подчиненных, что минут на десять отлучится: несварение желудка, дескать. Полковник Кудашев из особого отдела сочувственно посмотрел командиру вслед: коснись на подобном совещании его личности, с ним бы и не такое произошло.
Рокоссовский зашел в туалет. Закрыл за собой дверь. Одна из трех кабинок ожила, и перед ним возник Старков.
— Ну ты и выбрал, Глеб Иваныч! — Рокоссовский широко развел руками, — место для встречи.
— И тебе здоровья. — Старков принял объятия маршала и троекратно расцеловал его. — Прости, друг, но по-другому нельзя. Сантименты в сторону. Времени у нас в обрез. Ты с Фитиным встретился?
— Нет. А что, должен был?
— Да. — Старков нервно дернул плечом. — И он не подходил к тебе?
— Нет. Да что случилось-то, Глеб Иваныч?
— На совещании тебе что сказали?
— A-а, вон оно в чем дело, — горько усмехнулся командующий. — И до тебя, значит, дошли слухи. Сняли меня, Глеб Иванович, с основного направления. А до Варшавы осталось всего сто километров! Ты ведь знаешь, что для меня значит — освободить Варшаву. Лично освободить! Ан нет, не вышло.
Как-то в камере, в один из долгих ночных разговоров, Рокоссовский признался старику, за что, как ему казалось, его посадили. На самом деле генерала звали не Константин Рокоссовский, а Константи Рокоссовски, и был он наполовину поляком. Внуком и правнуком польских дворян, кавалерийских офицеров. Сталин об этом знал и помнил. А еще вождь Страны Советов помнил, как Ленин обвинил его когда-то в халатности, безграмотности и полнейшей бездарности как военачальника. И произошло это в далеком революционном 1920 году, когда Красная армия понесла сокрушительное поражение при наступлении на Варшаву. С тех пор Сталин терпеть не мог поляков. В том числе Рокоссовского.
— И еще происки Жукова! — Рокоссовский в ярости ударил по стене кулаком. — За спиной, можно сказать, предательски нанести удар!..
— Успокойся. Жуков ни при чем. — Старков посмотрел на часы: время поджимало. — Ты фигура проходная, а он — основная. В новой игре Хозяина под названием «Заговор генералов 44-го года». Вот так-то, Костя.
— Не понял. — Рокоссовский наклонился к лицу Старкова: — Ты хочешь сказать, меня опять хотят отправить в тюрьму?
— Нет. Расстрелять. Вместе с Жуковым и другими генералами, фамилии которых фигурируют в списке Абакумова. Костя, у нас осталось всего несколько минут. Прошу, не перебивай. Выслушай, а потом, когда примешь окончательное решение, перезвони. Вот телефон. — Старков сунул в руку командующего листок с цифрами. — Предложение следующее. До сих пор у нашего Усатого все получалось, потому что никто не оказывал никакого сопротивления. Вспомни тридцать седьмой. Ведь на самом деле никакого заговора не было. Всё выбили на допросах. А конец вышел один для всех: и тех, кто наклепал на себя, и тех, кто сохранил свое имя. Но дай они ему тогда отпор, и неизвестно, как и что бы произошло. Сейчас аналогичная ситуация. Сталин вызвал сюда, в Москву, диверсанта. Судя по всему, с акцией, подобной ликвидации Кирова. Этого человека я знаю. Мы можем использовать его в своих целях. Поверь, у нас появилась единственная уникальная возможность переиграть Хозяина. Но мне нужна твоя поддержка. И помощь Жукова. На момент ликвидации вы оба должны находиться в Москве со своими людьми.
